Голова Якова

– Господин Богус, что вы думаете о конце света? Ближайшая дата – это две тысячи двенадцатый, год вашего чемпионата. Ведь игра в мяч пошла от майянцев.

– Да, это была ритуальная игра, игра-мистерия. Играли двенадцать игроков, по количеству богов в пантеоне. Они швыряли друг другу тяжелый каучуковый шар. Майянская Вселенная лежит на четырех цветах: на черном, белом, на синем и на желтом. Четыре стадии, две стороны, одна вселенная. Я имею в виду один мяч.

– Как флаги Евро две тысячи двенадцать. Флаги Польши и Украины.

– Да, Майя. Неотвратимое на то и неотвратимо, чтобы происходить. Я не задумываюсь над тем, что будет в две тысячи двенадцатом. Кто знает, когда наступит мой две тысячи двенадцатый? А когда может наступить две тысячи двенадцатый для вас?

– Финальный матч будет в Донецке, – прибавил Матвей. – Представь себе, Майя. Стадион «Донбасс-Арена». Прожектора. Трибуны. Ринат Ахметов. Возле него – Чарлз Дарвин. Над полем – полное солнечное затмение. На трибунах – танцы святого Витта. До конца света – три минуты, ровно три минуты. Равнодушным не останется никто. – Матвей заговорил голосом спортивного комментатора: – Итак, арбитр подает мяч, мяч переходит к Кецалькоатлю, пас на Перуна, опасная ситуация на штрафной площадке, полузащитник Кали-Юги Тескатлипока пытается сыграть против правил, снова Лакшми-Нараяна… пас на Алу Парата, Алу Парата обводит второго полузащитника Уицилопочтли… Передача на Кецалькоатля… ГОЛ!!! ГОЛ!!! Такого экстаза мы еще НЕ ИСПЫТЫВАЛИ!!! «Шамбала» – чемпион!

Йоланта заржала.

– Простите, – сказала она, успокоившись. – Снесло голову. Так смешно!

Богус кивнул, словно между прочим:

– В две тысячи двенадцатом произойдет решающий матч, Яков. Представляете звучание своей симфонии на открытии этого чемпионата?

Яков покачал головой. Скрестив руки на груди, он сидел отдельно от всех, как засохший корень.

– Нет, ее не будет.

Яков взглянул на Матвея. Матвей закатил глаза к небу, встал из-за стола и пошел на кухню.

«Ну вот. А ты волновался. Ты победил!»

Яков ощутил жар в ногах. Предчувствие свободы.

– Матвей, что ты задумал? Прекрати! – вскрикнула Майя. Яков успел только увидеть лезвие ножа, которое блеснуло возле его глаз, и треск липкой ленты. При чем здесь лента?

Яков начал вырываться, но было уже поздно. Матвей заломил ему руки за спину и смотал их скотчем. Майя (было слышно, что ей не хватает воздуха) кричала:

– Ты что делаешь?! Матвей, прекрати! Хватит! Ты что, сдурел?

Матвей заломил ему ногу и примотал ее к ножке стула. Пара секунд, чтобы примотать и вторую.

– Ну вот, теперь все нормально. Господин Богус, вы не пугайтесь, это у нас сугубо семейные разговоры. Не обращайте внимания, продолжайте. – Матвей вытер пот со лба. – Что там вы рассказывали про Марию-Антуанетту?

 – Ах, Мария-Антуанетта? Мария-Антуанетта из рода Габсбургов была уверена, что влияла на ход событий при помощи колоды карт. Раскладывая пасьянс, она считала, что мир понимает и слушается ее. Когда началась Французская революция, королеву бросили в тюрьму, чтобы отсечь ей голову. Мария-Антуанетта всю ночь раскладывала пасьянс, который повернул бы мир так, чтобы казнь отменили. Ее застали за незаконченным пасьянсом. Ее последние слова на эшафоте были таковы: «Почти получилось».

– Ты слышишь, Яков? Почти про тебя история. Да-да, продолжайте, господин Богус, я вернусь через минутку. А ты, – он показал ножом на Майю, – даже не думай ему помогать. Ты поняла меня? В угол. То-то же.

Матвей побежал на второй этаж.

– Более, что здесь происходит! – Майя схватилась за голову. Она бросилась отвязывать Якова. Но Матвей пришел быстрее, чем она успела что-либо сделать.

– Я же сказал: не подходи. Это тебя не касается. Он – не твоя семья. Он – моя семья. Это ты освободила мамину комнату без моего разрешения?

– Да, я там…

– Большое спасибо.

– …занималась йогой…

– Ты не против теперь заниматься йогой в другом месте?

Матвей одним движением опрокинул стул с Яковом на задние ножки.

– Вы общайтесь, общайтесь… А мы с бра том пойдем писать симфонию.

И Матвей потащил стул с Яковом к лестнице.

6

– Яков, ты не представляешь, как мне неприятно это делать. Неприятно… и тяжело… – кряхтел Матвей, втаскивая стул с братом по лестнице. – Мне очень, очень жаль, что это происходит. Я так и знал, что ты выкинешь какой-то фокус.

– Да какой фокус? Вы делаете мировые катастрофы! Вы устраиваете геноцид!

– Не преувеличивай наших заслуг, Яков. Я делаю это для твоего же блага. Солипсист хренов, – сказал Матвей, затаскивая стул в мамину комнату. – Тебя что, для этого папа с мамой сделали? Так, и чтобы никаких глупостей мне. Нож очень острый. Я волнуюсь. Я могу психануть.

Матвей разрезал липкую ленту и выдернул из-под Якова стул. Тот повалился на пол.

– Сделай то, что должен сделать, и живи достойной жизнью! – сказал Матвей уже на пороге, держа в руках нож и стул. Вышел и закрыл дверь с другой стороны на ключ.

– Я что, кровью должен вам на стенах писать симфонию? – прокричал Яков ему вслед. – Тут ничего нет.

Через некоторое время дверь открылась, и Матвей бросил в комнату горсть маркеров.