Голова (Империя - 3)

Мангольф едва подоспел, чтобы поддержать ее. Но она отстранилась. Тогда он стал говорить о своем глубоком сожалении, о том, как раскаивается, что взял на себя такую роль.

- Да, не следует бороться. Но мы захвачены борьбой. И не от нас уже зависит, к чему она приводит.

- Чего вы хотите? - спросила Алиса.

- Того же, что и вы. Дуэли не должно быть.

- Ошибаетесь. Я хочу, чтобы она была. - Она посмотрела ему прямо в лицо. - Вы должны умереть.

Он задрожал.

- Это не выход, - опомнившись, ответил он.

- Нет, это выход, - настаивала она. - Ведь вы хотели, чтобы умер мой муж... или тот, на кого вы его натравливали, - добавила она зловещим шепотом.

- Глубокоуважаемая графиня! Логика чувства делает вам честь, но она и обманывает вас. Дуэль невозможна, - настаивал Мангольф. - Нам не пристало слушаться велений сердца. Зять рейхсканцлера так же не зависит от себя, как и зять тайного советника фон Кнака. Серьезная распря между этими двумя могущественными факторами власти, Кнаком и Ланна, неприемлема для нашей политики.

- Она не то еще приемлет, - вставила Алиса.

Он снова принялся убеждать ее с еще большим жаром.

- Трус! - сказала Алиса.

Выразив сожаление, он с достоинством удалился. Она побежала обратно в красную гостиную, побежала, чтобы застать там Толлебена. Да, он топтался по комнате.

- Почему я этого молодчика не убил на месте? Если и ты мне не объяснишь - почему, я лопну от злости! - Он весь побагровел.

- Я скажу одно: он обезумел от страха. Он умрет от страха раньше, чем ты прицелишься в него.

- Ну, на это не было похоже, - с удивлением припомнил Толлебен.

- Как подумаю, что он замышлял, я не помню себя от счастья!

Язык не поспевал за сердцем. Это было воздаяние за страх последних часов. Устранена опасность, нависшая не только над ее головой, но и над головой того, кто даже ничего не узнает. Какой урок! А тот все еще мечтал, что они будут принадлежать друг другу. "Никогда, никогда, и все-таки мы не перестанем любить друг друга". При этой мысли к ней вернулись строгость и решимость. Обернувшись к Толлебену:

- Я хочу что-то сказать, для чего действительно нужен особенный случай, иначе этого и не скажешь. Я всегда буду тебе верна.

Он ничего не ответил. Есть признания, которые принимаются молча, ибо слова преходящи. Слова хороши для труса. Правда, у нее сейчас такое лицо, сознавал Толлебен, какого обычно у женщин не бывает, честное лицо.

- У меня неотложные дела, - сказал он и ушел искать секундантов.

Мангольф не мог опомниться от изумления: рано утром, когда супруги еще были в постели, явились два офицера. Он объяснил жене, что дело, верно, идет о каких-нибудь формальностях, - дуэль была и остается невозможной, Алиса, несомненно, вмешается. Для улаживания конфликта ему тоже понадобятся секунданты, и он немедленно вызвал к телефону генерала фон Гекерота, который охотно дал согласие. К офицерам он вышел в элегантной пижаме.

Учтивый разговор, настолько заученный и трафаретный, что вряд ли он мог быть серьезным. Иначе как-нибудь почувствовалось бы, что дело идет о человеческой жизни. Офицеры откланялись, сцена прошла как по маслу.

За завтраком он был занят газетами и письмами и только попросил Беллу дать ему знать в министерство, когда Гекерот сообщит, что недоразумение улажено. После чего он сел в автомобиль и уехал.

Серьезный день. Надо подготовить ответ на запрос социал-демократов. Ланна любил в таких случаях блеснуть. Только взглянув мимоходом на часы, Мангольф вспомнил о Гекероте. Ответ уже должен быть получен. Очевидно, еще нет. Но теперь он понял, что только этого и ждет. Еще немного погодя он позвонил домой: ничего; Гекероту: нет дома. Что же, собственно, происходит? Неужто вмешалось что-либо непредвиденное? Мангольф успокаивал подступавшую тревогу самыми простыми объяснениями. Секунданты Толлебена, конечно, займут примирительную позицию, Мангольф попросил своих держаться выжидательно. Ведь кому по-настоящему грозит скандал? Кто обманутый муж и с кем тогда будет покончено?

Но это слово раскрыло истину. Нет! С Толлебеном и тогда не будет покончено. Покончено будет с тем, кого убьют. Ужасная истина! И вдруг Мангольф предался отчаянию, схватившись за голову руками. Его убьют, и все забудется - и толлебенский позор, и смерть Мангольфа, и вся их вражда. Разве Кнак будет враждовать с Ланна из-за убитого зятя? Зять, представитель компании в лоне правительства, убит, на его посту новый человек, а дальше что? Первым позабудет Кнак, потом Белла. В конце концов и Толлебен будет с благожелательством вспоминать об устраненном сопернике. Он может себе это позволить, глупец. Глуп единственно тот, кто умирает.

Боже мой, какой нелепый промах! Его дело, все его, созданное собственными руками, напряженное, строгое и осмысленное существование - под бездушным дулом пистолета! "Трагически глупая игра без выигрыша, а ставка мое я!"

- Я! Я! - громко повторил он, остановившись посреди кабинета, ударяя себя в грудь. Тут Мангольф опомнился.