Голова королевы. Том 2

— Вы должны открыть государыне глаза на то, как изменилась она за последнее время; на то, как она изменится еще более и какой неизгладимый след оставит на лице болезнь, если она не справится с ней.

— Вы пугаете меня, милорд!

— Вы должны сообщить ее величеству, что народ уже ропщет, что народ боится за последствия ее болезни, и что все это можно было бы изменить развлечениями и удовольствиями. Время карнавала прошло, но мы могли бы устроить блестящую охоту. Стоит только ее величеству сделать первый шаг, а другие уже не заставят себя ждать. Я уверен, что вы при своей безграничной преданности государыне поможете нам предотвратить несчастье!

— Ну конечно, конечно! — согласилась леди Брауфорд. — Я готова сделать все, что вы считаете нужным, милорд!

— Так сделайте все, что я говорил. Как только милорд Лейстер поговорит с королевой, ступайте к ней!

Лорд-казначей схватил руку леди Брауфорд и поднес ее к своим губам, хотя обыкновенно он не удостаивал этой чести ни одной из придворных дам.

Польщенная леди Брауфорд залилась ярким румянцем и низко поклонилась, эта любезность министра еще более подогрела ее готовность стать громоотводом для него.

Тем временем из апартаментов королевы вышел Валингэм. Он казался чрезвычайно довольным и веселым, словно только что получил величайшую милость, чего, разумеется, на самом деле вовсе не было.

Лорд Лейстер пошел ему навстречу и спросил:

— Что, ее величество спокойна?

— Как всегда!

— Пожалуйста, не уклоняйтесь от ответа! — нетерпеливо сказал Лейстер. — Дело идет о слишком важных вещах. Я спрашиваю вас согласно договоренности с лордом Бэрлеем.

— Так, так! — сказал Валингэм, пытливо всматриваясь в лорда Лейстера. — Но мне казалось, что мой ответ достаточно определен!

— Значит, королева все еще возбуждена и раздражена?

— Ну да!… Но лучше бы она пришла в еще большее раздражение, но по другому поводу.

— Хорошо, — кивнул Лейстер и поспешил к покоям королевы.

Он застыл у порога в глубоком поклоне.

Действительно, внешний вид Елизаветы говорил о глубоком душевном расстройстве. В чертах ее лица, во всех движениях сквозило беспокойство; лихорадочный румянец горел на щеках, глаза бегали по комнате с беспокойным трепетом, лоб был мрачно нахмурен, костюм, вопреки всем привычкам королевы, был небрежен. Она шагала по комнате из угла в угол. Приметив Лейстера, королева резко остановилась и сурово спросила:

— Кто вас звал?

— Ваше величество, — ответил Лейстер, — ваше милостивое позволение на вход в ваши апартаменты для верного слуги является уже само по себе призывом в те минуты, когда это оказывается нужным.

— Ваше присутствие нужно? Но для чего?

— Я не могу больше смотреть на то, как прекраснейшая в мире женщина пренебрегает дарами природы, словно кающаяся грешница!

— Что вы себе опять позволяете, безумный вы человек! — окончательно вышла из себя Елизавета.

— Я позволю себе скорее рискнуть головой, чем молчать долее и не сказать вам, что ваша красота пропадает, что ваш ум теряет в блеске и остроте, что ваши недруги уже радуются тому, что вы вот-вот заболеете. Даже больше, когда-нибудь история упомянет, что до известного момента Елизавета была великой государыней, но…

Надо признать, что для подобного момента слова Лейстера были чересчур смелы. Елизавета даже побледнела от бешенства и крикнула ему, величественно указав рукой на дверь:

— Вон! И не появляйтесь ко мне на глаза до тех пор, пока я не прикажу позвать вас!

Лейстер исчез. Дело оказалось гораздо хуже, чем он мог ожидать, и в его голове уже мелькнула мысль, не подстроил ли всего этого Бэрлей умышленно, чтобы окончательно лишить его благоволения королевы. Он осмотрелся по сторонам, нет ли где-нибудь Бэрлея, и, не найдя его, ушел из дворца.

Леди Анна зорко наблюдала за Лейстером, когда он выходил из комнаты королевы. Он не обратил на нее никакого внимания, поэтому она не решилась заговорить с ним, но ей нетрудно было догадаться, что его визит окончился не очень-то удачно. Несмотря на это, она все-таки отправилась к королеве.

Елизавета не обратила ни малейшего внимания на появление в комнате леди Анны, но крайне удивилась, когда обер-гофмейстерина опустилась около нее на колени и поцеловала подол ее платья.

— Что тебе, Анна? — раздраженно спросила Елизавета.

— Выслушайте меня, пожалуйста, ваше величество!

— Да что тебе нужно? Ну, говори! — еще раздраженнее ответила Елизавета.

— Вы сами, ваше величество, часто говорили: женщина, которая появляется перед мужчиной в небрежном виде, унижает себя!

— Как?… Разве я так небрежно одета?

— Да, ваше величество, и теперь это больше бросается в глаза, чем обыкновенно!

— Но почему?

— Горе начинает отражаться в ваших чертах, государыня, вы худеете, у вас портится цвет лица, взор тускнеет…

— Господи Боже! И это все заметили?

— Конечно, заметили и говорят об этом…

— Ах, сплетники!… Разве солнце всегда блестит?

— Но во времена затмений, когда блеск солнца помрачается, это вызывает смятение.

— Правда… Ну, и что еще?

— Люди думают, что при дворе объявлен траур, и спрашивают, почему?