Голова Олоферна (сборник)

«Шарик» как ни в чем не бывало сидел у двери, высунув малиново-красный длинный язык. При появлении Павла Леонидовича он начал вдруг радостно взвизгивать, признавая в нем нового своего хозяина, становиться на задние лапы и лизать его чуть ли не в самые губы. Но Павел Леонидович в своем намерении был тверд. Ни одна, даже самая беспомощная тварь не разжалобила бы его в этот момент. А чтобы еще больше усилить в себе твердость, он стал вспоминать все обиды и унижения, которые ему пришлось испытать в последние полгода голодной, нищенской жизни. В одно мгновение перед его мысленным взором пронеслись самые печальные и ужасные дни его существования. Вспомнился, например, грязный оборванный бомж, подошедший к Павлу Леонидовичу на одной из станций метро. Он попросил денег, а их у Павла Леонидовича, разумеется, не было, но даже если бы и были, он все равно не дал бы ни копейки. Бомжей много, а он, Павел Леонидович, один, и есть тоже хочет каждый день. Бомж понял его, достал пятитысячную бумажку и протянул Павлу Леонидовичу. Конечно, Павел Леонидович ее не взял, хотя, наверное, надо было и взять, известное дело: дают – бери. Но случай этот крепко задел его, и вот теперь очень даже кстати вспомнился. Униженный и оскорбленный Павел Леонидович вдруг неистово взревел и бросился с ножом на пса. Одной рукой он мертвой хваткой вцепился в шерсть на голове собаки, оттянул ее далеко назад, а другой что было силы полоснул садовым ножом по собачьему горлу. К нечеловеческому реву Павла Леонидовича добавился почти человеческий рев собаки. Павел Леонидович тащил на кухню трепыхавшееся, истекавшее кровью животное. Пес судорожно хрипел, ноги его дергались, как в эпилептическом припадке, по всему коридору блестела кровавая дорожка…

Хотя пес и умирал, но агония оказалась слишком долгой и нестерпимой. Чтобы приблизить конец, Павел Леонидович достал из кладовки топор, которым обычно разрубал мясо, и, сильно размахнувшись, ударил собаку обухом по голове. «Шарик» еще раз громко взвизгнул и затих.

– А ты думал, я тебя сюда привел, чтобы отборным мясом кормить? – проговорил Павел Леонидович, вытирая кровавую лужу. – Нет, мой дорогой, теперь ты сам будешь мясом.

Но все это было лишь полдела. Самое ужасное, по мнению Павла Леонидовича, еще предстояло, ведь надо было содрать шкуру и разделить животное на части. А опыта в этом у него не было никакого…

– Это тебе не селедку потрошить, – рассуждал сам с собой бывший ветеринар, подступаясь то с одной, то с другой стороны к собачьей туше.

Шкура не поддавалась. Нож упорно цеплял мясо, жилы, отчего Павел Леонидович начинал сильно нервничать. Вдобавок ко всему, во время свежевания один глаз у «Шарика» открылся и, слегка прищурившись, стал как бы подмигивать и подсмеиваться над своим убийцей. И без того неустойчивому душевному равновесию Павла Леонидовича был нанесен сокрушительный удар. Со всей силы он вдруг начал тыкать псу в открывшийся глаз ножом и как-то странно приговаривать:

– Так тебе, так тебе, прямо в глазик, прямо в глазик, чтоб не подмигивал, я тебе дам подмигивать, я тебе дам…

Это тыканье длилось до тех пор, пока глаз «Шарика» не стал походить на раздавленную черешню. После чего Павлу Леонидовичу стало значительно легче на душе, и он даже позволил себе закурить папиросу. С удовольствием втягивая в легкие успокоительный дымок, Павел Леонидович решил, что ничего особо страшного нет ни в этой «черешне», ни вообще во всем содеянном, и нужно без лишней нервотрепки довести начатое дело до конца.

После такого обстоятельного самовнушения процесс свежевания пошел значительно лучше, и примерно через час перед окровавленно-потным Павлом Леонидовичем лежала огромная, похожая на овечью, шкура собаки. Но это все-таки было ничто в сравнении с тем, как выглядел теперь сам «Шарик».

«Экспонат для кабинета зоологии», – подумал бывший ветеринар.

И в самом деле – каждая мышца, каждое сухожилие просматривалось, как на картинке. Не хватало только парт с учебниками и учителя с указкой.

– Ну что ж, теперь осталось придать продукту товарный вид, и вперед, – потирая руки, произнес начинающий бизнесмен. – Что из тебя сотворить, Шарик? Гуляш, отбивные? Впрочем, нет, мой дорогой, для такой живописной туши гуляш – это как-то несолидно. А что, если превратить тебя в фарш? По-моему, ты этого заслуживаешь! Учитывая твой прежний образ жизни, это тебя возвысит и облагородит. Нет, ты не переживай особенно, все будет по высшему классу: добавим хлебушка, чесночка, приправки – пальчики оближешь. Ну как, согласен? Чувствую, что согласен.

Павел Леонидович достал из кухонного шкафа запылившуюся мясорубку и огромный эмалированный таз. Осталось найти несколько луковиц, а чеснок и хлеб, несмотря на беспросветную бедность, у них были всегда. Вера Сергеевна на этот счет слыла женщиной запасливой.