Ларе уже в продолжение нескольких дней учил Брике играть в теннис. Она оказалась очень способной ученицей.
Но Ларе знал тайну этой способности больше, чем сама
Брике: она обладала тренированным телом Анжелики, которая была прекрасной теннисисткой. Когда-то она сама учила Ларе некоторым ударам. И теперь Ларе оставалось только привести в соответствие уже тренированное тело
Гай с ещё не тренированным мозгом Брике – закрепить в её мозгу привычные движения тела. Иногда движения Брике были неуверенные, угловатые. Но часто неожиданно для себя она делала необычайно ловкие движения. Она, например, чрезвычайно удивила Ларе, когда стала подавать «резаные мячи», – её никто не учил этому. А этот ловкий и трудный приём был своего рода гордостью Анжелики. И, глядя на движения Брике, Ларе иногда забывал, что играет не с Анжеликой. Именно во время игры в теннис у Ларе возникло нежное чувство к «возрождённой Анжелике», как иногда называл он Брике. Правда, это чувство было далеко от того обожания и преклонения, которых он был преисполнен к Анжелике.
Брике стояла возле Ларе, заслонившись ракеткой от заходящего солнца, – один из жестов Анжелики.
– Сегодня мы не будем играть.
– Как жалко! А я бы не прочь поиграть, хотя у меня сильней, чем обычно, болит нога, – сказала Брике.
– Идёмте со мной. Мы едем в Париж.
– Сейчас?
– Немедленно.
– Но мне же необходимо хоть переодеться и захватить кое-какие вещи.
– Хорошо. Даю вам на сборы сорок минут, и ни минуты больше. Мы заедем за вами в автомобиле. Идите же скорее укладываться.
«Она действительно прихрамывает», – подумал Ларе, глядя вслед удаляющейся Брике.
По пути в Париж нога у Брике разболелась не на шутку.
Брике лежала в своём купе и тихо стонала. Ларе успокаивал её как умел. Это путешествие ещё больше сблизило их.
Правда, он ухаживал с такой заботливостью, как ему казалось, не за Брике, а за Анжеликой Гай. Но Брике относила заботы Ларе целиком к себе. Это внимание очень трогало её.
– Вы такой добрый, – сказала она сентиментально. –
Там, на яхте, вы напугали меня. Но теперь я не боюсь вас. –
И она улыбалась так очаровательно, что Ларе не мог не улыбнуться в ответ. Эта ответная улыбка уже всецело принадлежала голове: ведь улыбалась голова Брике. Она делала успехи, сама не замечая того.
А недалеко от Парижа случилось маленькое событие, ещё больше обрадовавшее Брике и удивившее самого виновника этого события. Во время особенно сильного приступа боли Брике протянула руку и сказала:
– Если бы вы знали, как я страдаю…
Ларе невольно взял протянутую руку и поцеловал её.
Брике покраснела, а Ларе смутился.
«Чёрт возьми, – думал он, – я, кажется, поцеловал её. Но ведь это была только рука – рука Анжелики. Однако ведь боль чувствует голова, значит, поцеловав руку, я пожалел голову. Но голова чувствует боль потому, что болит нога
Анжелики, но боль Анжелики чувствует голова Брике…»
Он совсем запутался и смутился ещё больше.
– Чем вы объяснили ваш внезапный отъезд вашей подруге? – спросил Ларе, чтобы скорее покончить с неловкостью.
– Ничем. Она привыкла к моим неожиданным поступкам. Впрочем, она с мужем тоже скоро приедет в Париж…
Я хочу её видеть… Вы, пожалуйста, пригласите её ко мне. –
И Брике дала адрес Рыжей Марты.
Ларе и Артур Доуэль решили поместить Брике в небольшом пустующем доме, принадлежащем отцу Ларе, в конце авеню до Мэн.
– Рядом с кладбищем! – суеверно воскликнула Брике,
когда автомобиль провозил её мимо кладбища Монпарнас.
– Значит, долго жить будете, – успокоил её Ларе.
– Разве есть такая примета? – спросила суеверная Брике.
– Вернейшая.
И Брике успокоилась.
Больную уложили в довольно уютной комнате на огромной старинной кровати под балдахином.
Брике вздохнула, откидываясь на горку подушек.
– Вам необходимо пригласить врача и сиделку, – сказал
Ларе. Но Брике решительно возражала. Она боялась, что новые люди донесут на неё.
С большим трудом Ларе уговорил её показать ногу своему другу, молодому врачу, и пригласить в сиделки дочь консьержа.
– Этот консьерж служит у нас двадцать лет. На него и на его дочь вполне можно положиться.
Приглашённый врач осмотрел распухшую и сильно покрасневшую ногу, предписал делать компрессы, успокоил Брике и вышел с Ларе в другую комнату.
– Ну, как? – спросил не без волнения Ларе.
– Пока серьёзного ничего нет, но следить надо. Я буду навещать её через день. Больная должна соблюдать абсолютный покой.
Ларе каждое утро навещал Брике. Однажды он тихо вошёл в комнату. Сиделки не было. Брике дремала или лежала с закрытыми глазами. Странное дело, её лицо, казалось, всё более молодело. Теперь Брике можно было дать не более двадцати лет. Черты лица как-то смягчились, стали нежнее.
Ларе на цыпочках подошёл к кровати, нагнулся, долго смотрел на это лицо и… вдруг нежно поцеловал в лоб. На этот раз Ларе не анализировал, целует ли он «останки»
Анжелики, голову Брике или всю Брике.
Брике медленно подняла веки и посмотрела на Ларе, бледная улыбка мелькнула на её губах.
– Как вы себя чувствуете? – спросил Ларе. – Я не разбудил вас?
– Нет, я не спала. Благодарю вас, я чувствую себя хорошо. Если бы не эта боль…