Голова ведьмы

– Старик, ты забываешь одну вещь. Я, конечно, не мастак говорить так же гладко, как ты, но я ведь тоже ее любил. Я смог от нее отказаться, отдать ее тебе, тем более что ей было все равно и наплевать на меня… но когда я думаю об этом парне, об этих его холодных серых глазах, об этой мерзкой отметине у него на лбу – ох, Эрнест, у меня сердце разрывается!

Они сидели рядом на кровати и глухо стонали хором, что выглядело, по правде говоря, довольно абсурдно.

– Вот что я тебе скажу, Джереми! – немного погодя, сказал Эрнест, прекратив стоны и жалобы. – Ты – хороший человек, а я – эгоистичная тварь. Ною, жалуюсь – а ты терпел, ни слова не сказал. Ты достойнее меня, Джер, ты – человек! И мне кажется, ты ее тоже любишь, как и я. Хотя нет, не как я…

– Старина, между нашими историями не может быть параллелей. Я никогда не мечтал жениться на ней. А ты хотел – и имел полное на это право. Кроме того, мы слишком разные. Ты в три раза лучше чувствуешь и все понимаешь.

Эрнест горько усмехнулся.

– Не думаю, что когда-нибудь еще почувствую хоть что-то. Почти все мои запасы страданий израсходованы. О, какой же дурак тот мужчина, что отдает всю свою жизнь и сердце одной женщине! Да нет, мужчина бы этого и не сделал – но что можно было ожидать от двух мальчишек, вроде нас? Вот почему женщины так любят юнцов – их легко приручить, точно щенков, которых уже собрались утопить; они верят, любят, облизывают руки… которые их уничтожат. Должно быть, это забавно – для убийц. Эльстон был прав, прав насчет идеалов! Знаешь, я действительно начинаю видеть все в ином свете. Я верил женщинам, Джереми, я действительно верил им. Я считал, что они лучше нас! – тут он истерически расхохотался – Что ж, за опыт надо платить. Больше я подобной ошибки не совершу.

– Брось, брось, Эрнест, не надо так говорить. Ты получил сильный удар, почти смертельный, и встретить его надо так, как встречают смерть – молча. Ты ведь не поедешь разбираться с этим парнем, а? Будет только хуже, поверь мне. Ты не успеешь его убить до свадьбы, и нет ничего хуже, чем быть повешенным, когда сделанное уже все равно не поправить. Честно – здесь ничего не поделать, остается только пережить это и посмеяться над этим. Мы не вернемся в Англию, мы отправимся на Замбези, будем охотиться на слонов, и знаешь – если уж так все повернулось, теперь ты любой удар перенесешь куда легче, вот что.

Эрнест ничего не ответил на это сбивчивое утешение, и Джереми оставил его в покое, надеясь, что смог убедить. Однако нынешний Эрнест был совсем другим человеком – по сравнению с тем утренним, беспечным Эрнестом, заботящимся о зонтиках для дынь. Жестокие известия, принесенные почтой – из-за которых он на долгие годы возненавидел письма, – образно говоря, уничтожили его. Он так никогда и не оправился от этого удара, хотя, несомненно, выжил. Убивает нас только по-настоящему страшное горе. Однако свет и красота исчезли из жизни Эрнеста, как исчезла и его трепетная вера в женщин (увы, мы настолько ограничены, что никак не хотим принимать на веру опыт других людей, а свой личный опыт считаем уникальным); с этого дня и в течение многих лет Эрнест испытывал непрекращающуюся душевную боль, которая никогда не затихала – зато часто усиливалась, вызывая такие пароксизмы страданий, что он предпочел бы умереть, чем испытывать их.

Однако пока он еще не осознавал всего этого; единственное, что владело им – бешеная, дикая жажда мести, настолько сильная, что он чувствовал настоятельную потребность немедленно ее утолить – иначе его мозг взорвется. Завтра, думал он, наступит последний акт истории этого предательства. Сегодня канун ее свадьбы – и он бессилен предотвратить ее, он слаб, как ребенок. О великий Боже! И даже после всего этого кошмара – он знал, что она его любит.

Эрнест, как и большинство добросердечных хороших людей, мог стать воистину опасен, если свершалась вопиющая несправедливость. Мистеру Плоудену было бы несдобровать, столкнись он сейчас с Эрнестом. Говоря по чести, преподобный так и не выходил из головы юноши – до такой степени, что прежде, чем покинуть свою комнату, он написал прошение об отставке из Добровольческого корпуса и собирался отнести его в правительственную приемную. Затем он вспомнил, что почтовая карета покидает Преторию на рассвете следующего дня, и поспешил в контору, где удостоверился, что ни один пассажир пока не забронировал себе место. Однако Эрнест не стал бронировать место и для себя – он был слишком умен, чтобы сделать это. Выйдя из конторы, он отправился в банк, где взял сто пятьдесят фунтов золотом. Затем он вернулся домой. Здесь он обнаружил кафра, одетого в белый правительственный мундир – посыльный ожидал его, чтобы вручить официальное письмо.

Его превосходительство подтверждал получение прошения об отставке, однако сожалел, что «при нынешнем неблагоприятном положении дел и в интересах государственной службы» не может удовлетворить его и отказаться от услуг Эрнеста Кершо.