Голова-жестянка

– Закройся, зануда, – замахал на меня руками Димка. Не оценил. А ведь тоже собирается поступать на матфак. – Я пойду ещё её поищу, – говорит Димка и опять через стойку перепрыгивает, убегает. Сколько сил в конце дня, как будто успел поспать на дежурстве.

Ищи-ищи. Пятьсот девяносто один. Нет, это никуда не годится, Димка совсем слепой, что ли? Он же только что ушёл в главный зал её искать, и они почти столкнулись на входе, и он её не увидел. Вот она сама собственной персоной, уже в вестибюле, идёт-идёт, прямо к выходу из велоцентра, не берёт куртку в раздевалке, наглая морда, покурить, что ли, собралась, она ещё и курит теперь?

Не думать. Шестьсот семьдесят два.

Я порылся в карманах, поискал хоть обёртку от жвачки, хоть огрызок карандаша, утащенный из мебельного отдела мегамолла. Формула Стирлинга, я почти её вспомнил, нужно записать…

Она встретила Карина на крыльце велоцентра. И Тиль там же тусуется. Я вижу сквозь стекло больших дверей, как они стоят и спорят о чём-то, машут руками. Потом Тиль вбежал внутрь, хлопнул дверью. Пошёл ко мне и, похоже, собирался прямо через стойку взять за шиворот, но я аккуратно отодвинулся и теперь вне зоны досягаемости.

– Скажешь, что я вместо тебя дежурю дополнительное время, понял? – сказал Тиль. – А ты опять на сквош пойдёшь, там убрать надо.

Я пожал плечами:

– Нет. Меня задолбал сквош.

– Я сказал, быстро пошёл! Карина возьму на себя.

– Триста шестьдесят, – я, не смотря на Тиля, отдал номерок полузнакомой девушке. Кажется, это Даша. А вон тот парень поперёк себя шире, что маячит позади неё, – Макс. Он смотрит на меня, как будто… смотрит, короче, неприятно смотрит, не буду об этом думать тоже. Тысяча два. Максу этому – тысяча два, номерок.

– Очень борзый, что ли? – Тиль осёкся, потому что увидел её. Она и Карин наконец вошли обратно в велоцентр погреться. То есть это она погреться, Карин-то никогда не мёрзнет. А вообще справедливость вот-вот восторжествует. Карин медленно повёл её к гардеробу. Пора ей заступать на самое непопулярное дежурство. Да ещё и с таким напарником, как я. Восемьсот девяносто три.

Я услышал её жалобный голос:

– Ну можно я в другую смену пойду дежурить в раздевалку?

– Нельзя. Почему все работают как обычно, а тебе поблажки? И ты уже подежурила на всех площадках. Почему тебе достаётся самое интересное, а Димка должен в раздевалке сидеть лишнее время? – Карин воспитывает. Он любит это дело. Хотя с девчонками он помягче.

– Но там же этот ещё… Он тоже успел поработать на всех площадках, – ноет она.

«Этот» – это я. Как всегда, я разделяю её чувства. Мне тоже совсем не хочется с ней работать в гардеробе, но я фаталист. Девятьсот тринадцать.

– Мы так и планировали. Ты обещала, что справишься. Или ты хочешь, чтобы я потерпел педагогическую неудачу? – спросил Карин. Кажется, для неё это удар. Она в ступоре, не знает, как реагировать, если вопрос повернулся таким образом.

Чего она точно не желает – так это неудачи своему учителю. Спасите, я сейчас умру от умиления. Какая драматичная сцена.

Она мелкими шажками, понурив плечи, двинулась в сторону гардероба.

– Вперёд, ты сможешь. Ничего страшного, просто постоять полчаса.

Карин хлопнул её по плечу. Миссия выполнена. Он ушёл в главный зал.

Она дошла почти до стойки и заметила брата, его девушку. Последняя отсрочка перед казнью. Обнялись все втроём. Потом она проворчала:

– Вы уже всё самое интересное на фестивале пропустили, поздно пришли, валите домой.

– Я тебя тоже люблю, – сказал ей Макс.

Уходят. Теперь пути назад нет.

Она зашла за стойку и села на стул дежурного. Как назло, поток посетителей схлынул. Никто не приносит куртки и не просит их забрать. Запоминать номерки невозможно. Бумагу я так и не нашёл и формулу Стирлинга не рассчитаю. А калькулятор на телефоне – это неспортивно.

Сидели. Просто сидели. Пусто вокруг. Сквозняк из дверей гоняет по вестибюлю чью-то забытую бахилу, как перекати-поле.

Она молчала. Не знаю, о чём думала.

Нельзя так. Хуже нет, когда просто сидит и молчит. День закончится, я уйду из гардероба, а эта ситуация вклеится мне в голову и застынет в мозгу, как кричалка, как дурацкая песенка.

Я просто ничего не могу сделать. Я просто ничего не могу сделать. Не знаю, что сказать. У меня есть друг, который, когда хочет познакомиться с девушкой, спрашивает: «Ты любишь хлеб?» Самый идиотский подкат, который я слышал. Все ржут, и общение как-то сразу налаживается. Но я же и не подкатывать собираюсь. Но это молчание отвратительно. Лучше бы ссорились. Лучше бы ругались. Когда мы ругаемся, мне вообще никаких усилий затрачивать не надо, она всё скажет сама. Зато и напряжение уходит.

Прости меня, пожалуйста.

Подкат не подкат, но познакомиться заново можно.

Я сказал не про хлеб, но тоже глупое, самое глупое, что можно сказать в этой ситуации:

– Привет.

Жесть удивилась, но ответила почти сразу:

– Привет. Я Женя.

Вот так и оставим.

Омск, 23.01.2018, 21:38