Головнин. Дважды плененный

Вечером офицеры засиживались в кают-компании после ужина, «гоняли чаи». Вестовые и денщики то и дело разжигали самовар, чертыхались про себя, каждый хотел урвать лишний часок, поспать где-нибудь в закутке. У каждого матроса на корабле есть свои заветные местечки, где их и друзья не всегда сыщут. Только холодило, топили печки-времянки лишь в кубриках и офицерском коридоре. Ночью в стужу набрасывали сверху шинели, кто-то приспособил паруса, кутались, жались друг к другу…

А офицеры, накинув шинели, грелись у самовара, то и дело подливая в чай то ром, то венское, смотря что стоит на столе.

Редкий день не вспоминали своего теперешнего старшего начальника, Сергея Петровича Румянцева. Посланник на судне не бывал, с ним общался только командир Креницын. Поводов для визитов было хоть отбавляй. Экипаж нужно накормить и одеть, выдать, что положено из денежного довольствия. Провизию подвезти, дрова для печек доставить. В шведской столице все услуги стоили вдвойне дороже, чем в Кронштадте. Но граф на деньги не скупился, выдавал все вовремя.

— Благодетель он, — обычно отзывался о нем Креницын, — не скупой, правда, и мотает, видимо, свою-то деньгу без счету.

Головнин посмеивался.

— Оно все так, добро, ежели мошна-то бездонная. Я сие приметил в ту пору, когда их сиятельство провожали графа д'Артуа. Попомнишь-то, Дмитрий Данилович?

Креницын, отхлебывая чай, отвечал неспешно:

— Как не помнить. Он тогда враз доставил на борт ящик бордо. Сам-то бутылку опорожнил, остальное нам в кают-компанию досталось. Чай, верно подметил ты, деньги-то, видать, у него куры не клюют. Папаша-то евонный богатей знатный, своим горбом нажил добро. Даром, што Фельдмаршал.

Младший сын генерал-фельдмаршала Румянцева-Задунайского и в самом деле жил беспечно, но деньги не проматывал. Состоя без малого пятнадцать лет на дипломатической службе, откровенно тяготился своими обязанностями. Императрица знала его с детских лет, сначала сделала его камер-юнкером, держала при себе. Потом, по просьбе отца, направила посланником к прусскому королю в Берлин. Но молодой граф там не засиживался и хотя числился посланником, но то и дело отпрашивался в отпуск в Петербург… Отец, старый вояка, за легкомыслие его отстранил от своей особы и даже не всегда желал видеть у себя в имении.

Немалую поддержку граф Сергей получал от своего старшего брата Николая Петровича, имевшего большой вес при дворе и коллегии иностранных дел. Через него Екатерина вела все сношения с Кобленцом, где осело бежавшее из Франции королевское семейство. Прошлой весной она поручила Сергею попечительство над графом д'Артуа.

— Поезжай-ка, Сергей Петрович, в Дерпт, туда инкогнито прибывает граф д'Артуа. Ты его встретишь, как положено, но без излишнего шума. Разместишь его в моих покоях. Ты при нем состоять будешь, покуда он месяцдругой в Петербурге задержится. В помощь тебе генерала дадим…

С экипажем и офицерами «Анны-Маргариты» граф Румянцев общался просто, раскованно, не кичась своим происхождением. Когда «Анна-Маргарита» в штормовую погоду приближалась к крепости Ваксхолм, лежащей на пути к шведской столице, Креницын доложил графу:

— Ваше сиятельство, на видимости крепость. Положено ей вашему сану посланника салютовать. Позвольте послать шлюпку для объяснений коменданту крепости.

Румянцев, видимо утомленный качкой, равнодушно махнул рукой:

— Бог с ней, с салютацией, всё, капитан, поскорей до пристани доберемся…

В шведской столице русского посла приняли настороженно. После убийства короля Густава III престол номинально занял его малолетний сын, но правил страной регент, герцог Зюдерманландский. Знатная верхушка тяготела к республиканской Франции, поэтому отношения с Россией были натянутыми, и русского посланника встретили холодно…

Но так или иначе, Румянцев всячески способствовал удобству в содержании «Анны-Маргариты» и ее экипажа в Стокгольме.

— Сего от графа не отнимешь, пожалуй, мы в Ревеле на таких-то хлебах не жили, — отзывался о графе Креницын.

Вечерами, естественно, заходили разговоры о флотской жизни, вспоминались разные случаи Креницыным. Особенно возносил командир «Анну-Маргариту». Два года назад в Архангельске он спускал транспорт на воду. Принимал участие в его достройке. Потом привел из Архангельска в Кронштадт.

— Нет на нашей эскадре лучше судна, чем «Аннушка», — нахваливал он транспорт, — в море-то равных ему нет.

Головнин прислушивался, но обычно не соглашался.

— Не скажи, Дмитрий Данилыч, куда нашей «Аннушке» тягаться, к примеру, с фрегатом или катером. Они ее обчешут завсегда и будут с кормы фигу показывать.

Командир обычно краснел, но не сдавался.

— По свежему норд-весту да умеренной волне я согласный, мне тягаться с корабликами да фрегатами несподручно. Но ежели в открытом море или океане, не дай Бог, шторм прихватит, то эти самые кораблики паруса все подберут да ванькой-встанькой валяться станут. Моя же «Аннушка» паруса лишь зарифлит и взойдет на волну, хоть бы што, хода-то не потеряет.

— В чем суть-то? — интересовался Головнин.