Головнин. Дважды плененный

— Вся загвоздка, Василий Михайлович, в корабельной архитектуре. Военное судно должно быть скороходно, для того и корпус у него узкий, но длиннота больше и мачты высокие, парусов штоб разместить поболее, ветра забрать с высоты.

Креницын сделал паузу, ухмыльнулся, хитровато прищурился.

— Другое дело транспорт. Ему шибко бегать не надобно, в бой не ввязываться. Генерально, штоб к бою вовремя все доставить на корабли, припасы воинские, солдат куда для десанта или провизию. Надобно ему всюду пройти без опаски. Потому и корпус у него пошире, обводы круглей, — Креницын засмеялся, — как у бабы приличной, и мачты у него пониже, но крепкие…

Беседы иногда затягивались, а однажды приняли неожиданный поворот. Как обычно расхваливая качества «Анны-Маргариты», Креницын проговорил:

— А ежели, к примеру, в дальний вояж, быть может, кругом света, так наша «Аннушка» хоть куда. Токмо она и годная.

— Ты-то почему предполагаешь? — спросил Головнин. Командир помолчал, вспоминая о чем-то, и спросил:

— Слыхал ли ты про знатного аглицкого капитана Кука?

— Кто же его не знает.

— Так тот капитан на угольщиках вокруг света обошел. Суденышки такие, которые в Англии перевозкой угля занимаются.

— Ты-то откуда ведаешь? — недоверчиво спросил Головнин.

— Мне его соплаватель сказывал, Тревенен Яков Иванович, царство ему небесное, — перекрестился Креницын.

Головнин отодвинул подстаканник, от неожиданности подался вперед. «Как же так, почитай год, как с Креницыным плаваю, а до сих пор не ведал, что он был знаком с Тревененом?»

То, что в экспедицию Кук отправлялся на «угольщиках», Головнин знал. Весной прошлого года в Копенгагене купил в лавке сочинения о плаваниях Кука на английском языке. В корпусе, когда отсиживался после экзамена на мичмана лишний год по «малолетству», даром времени не терял, английский прилично выучил.

Тяготел он к преподавателю математики, профессору Василию Никитичу Никитину. Ставил его, магистра Эдинбургского университета, рядом с Кургановым. Никитин не только прекрасно преподавал математику, но и в совершенстве владел английским языком.

— Как же подлинный морской офицер может не знать английский?! — часто, прерывая урок математики, обращался он к гардемаринам. — Нынче Британия владеет землями от Вест-Индии до Ост-Индии, вам не миновать якшаться с ними. А ну, вы, как туземцы, с ними обращаться станете, на пальцах?

Гардемарины кисло ухмылялись, многие из них едва переползали из класса в класс…

Никитин же собрал любознательных в один класс и усиленно занимался с ними английским. Записался в этот класс накануне выпуска и Головнин. И вспоминая об этом много лет спустя, рассказывал:

«Прежде, следуя примеру своих товарищей, он занимался только изучением одних математических наук, а о словесности и языках не думал. Математику он знал очень хорошо, за что был произведен старшим унтер-офицером, или, как тогда называли, сержантом, и из корпуса вышел вторым человеком по всему выпуску, но иностранного языка ни одного не знал. Когда же он был оставлен в корпусе, тогда бывший инспектор оного профессор математики Василий Никитич Никитин принял на себя обучать английскому языку один особый класс, при открытии коего говорил он о пользе знания иностранных языков славную и убедительную речь. Речь сия произвела на Головнина такое действие, что он обратил все свое внимание, все минуты словесности и иностранным языкам, и в восемь месяцев выучил русскую грамматику, историю, географию и столько английского языка, что мог переводить с него довольно хорошо; и потом, когда вышел из корпуса, тотчас нанял учителей английского и французского языков…»

Теперь во время стоянки в Стокгольме он отыскал на берегу учителей и по два раза в неделю брал уроки английского и французского языка. Креницын удивлялся:

— Французский-то тебе к чему?

— Сия нация тож держава знатная морская, и мореходы там славные, нам Никитин Василий Никитич сказывал. Бугенвиль ранее Кука кругом света плавал, нынче Лаперуз где-то в Великом океане затерялся…