[Голово]ломка

Вадим хряпнул пятьдесят заупокой оцифрованной души рабы сетевой Сары Тафф и, удивленно ощущая гнусную маяту в икроножных мышцах, вылез из теплого полумрака витькова интернет-подвальчика в пятичасовую пи-эм темень, во встречный аэродинамический поток мерзейшего мокрого снега. Какое же у нас Рождество без мокрого снега? С Ритой они договорились на полшестого в «Эльдорадо». Может, звякнуть на трубу? Болен… вирус… лежу дома… не выйдет, на мобилке определитель… Ладно: занят. Срочная работа. Делегация дружественных сантаклаусов из дойчебанка, встреча в аэропорту, фуршет, банкет, минет… Нет. Он свернул за угол — снег загадочным образом продолжил лупить в лицо. Шеренги дружественных сантаклаусов разных калибров зазывно краснели в лучащихся скидками рождественских витринах по обеим сторонам главной городской улицы Бривибас. Уличная перспектива сходилась на гигантской фигуре центрального, доминантного Санты. Сантаклаусов начальник, дедморозов командир, надувной, пятиметровый, с электрифицированными глазами, скалил блестящие, наверняка острейшие зубы размером в совковую лопату каждый на том самом месте и в той же самой — вождистски вскинутая правая — позе, что десятком лет раньше чугунный Ленин. Вадим поежился и обнаружил, что куртка промокла. Глинтвейну. Горячего сладкого плохого вина. Выжать пол-лимона. Сыпануть терпкой гвоздики. Щепоть корицы с кончика ножа. Меду. И крепкого туда, крепкого. Сидеть дома, смотреть в слепое окно, ничего не видеть. Врубить телевизор, вырубить звук. И сидеть. И потягивать. Од-но-му… Приятно взвинченный, слегка форсированный пипл жизнеутверждающе прочесывал центр, всасывался в зеркальные воронки магазинов и уютные стоки кафе, волок съедобное или подарочное или охотился на него, хлопая дверцами авто, паковал. Синкал позитивно. Бодрящая индустрия свежеимпортированного праздника работала себе. Сляк-сляк. Вадим снова свернул. Из снегопада выступил лежащий почти посреди тротуара левиафан. Новейший внедорожный дредноут «джипстер». Блестящая хромированная шкура в гусиной коже капелек. Человеческая сгущенка сминалась о трубчатую раму. Редко чадила выхлопная труба. Под давлением запредельных децибел сквозь микронные щели герметичного корпуса просачивались тонкие жесткие струйки гангста рэпа. Перейдя наискось улицу, Вадим выбрел к цветочному ряду вдоль края Верманского парка. В стеклянных и пластиковых прозрачных светящихся кубах и параллелепипедах, замутненных с фасадов снежными потеками, тропически клубились разноцветные цветы. В джунглях прятались язычки свечей, пережигали влажный воздух в питательную углекислоту. Вадим, поколебавшись, купил метровой длины банальность, шипованную шпагу голландской розовой розы. Туго спеленутый бутон нереально сочного тона не пахнул совершенно. Торговка вытянула шпагу из жестяных ножен вазы, завернула в газету. У тетки было лицо равнодушной совы. Пидор, сказал Вадим вслед спрыснувшему его жидкой грязью синему обмылку «мазды».

В снежных прорехах над ним навис, протыкая низкое волглое небо, запакованный в леса национальный символ. Памятник подаренной Свободы. Вместо сидящей на сером каменном фаллосе зеленой бабы с тремя звездочками в руках (ординарная у нас свобода, средненькая, невыдержанная) высилась дощатая уступчатая ацтекская пирамида, драпированная рекламными тентами. RIMI! ТОЛЬКО У НАС!!! ТОЛЬКО СЕЙЧАС!!! ДЕШЕВЛЕ НА 25%!!! — значилось на Свободе трехаршинным шрифтом. Еще выше — РОЖДЕСТВЕНСКИЙ БИГБУРГЕР в ало-белой дедморозьей шапочке из кетчупа и майонеза провансаль под мондиалистской эмблемой McDonalds. Внизу, на месте отмененного ремонтом почетного караула, прохаживался, широко расставляя ноги в шнурованных ботинках, заложив руки за спину и выпятив подбородок, полицист. Штатный «макарон» в кобуре искусственной кожи неубедительно венчал убедительную правоохранительную задницу. Сляк-сляк.