[Голово]ломка

У поклонников ведической медицины существует специальное понятие самого вредного для здоровья духа и телес состояния сознания. Оно именуется «спящим». Это когда жизнь твоя обретает стабильную инерцию и начисто утрачивает ускорение. Каждый день ты безмысленно и бессмысленно проделываешь необходимый и достаточный набор клонированных, повторяемых, идентичных действий. И ничего не чувствуешь по этому поводу. Мне не грозило увольнение. Мне не светило повышение. У меня не росла и не уменьшалась зарплата. Я не мог сдохнуть с голоду и не надеялся сорвать куш. Другие давно перестали числить меня в многообещающих и рассматривать как объект перспективных инвестиций — и я давно перстал из-за этого комплексовать. Я был здоров и готовился прожить еще долго. Лет, может быть, сорок. Я точно знал, что за эти годы ничего не изменится… Мне было одиннадцать. Мы с родителями летом жили у деда в поселке под Могилевом. Там было тихо, солнечно, скучно. Каждый день, позавтракав рубленной зеленью в кислом молке, я выходил из двухэтажного деревянного дедова дома и по пустой прогретой улочке шел в магазинчик двумя перекрестками дальше. К тому времени я уже знал словосочетание «колониальная лавка», но лишь много позже понял, что эта большая темная сплошь заставленная комната с высоким потолком (полки, полки, полки громоздились во всю высоту двух стен) была именно колониальной лавкой. С густым, плотным духом, складывавшимся из запахов пыльной ткани, пыльной бумаги, пыльной клеенки, просто пыли, чая, приправ, резины, конфет, сигарет и бог знает чего еще. С безумным, невообразимым набором товаров и предметов. На первой свободной от полок стене висел выцветший плакат с Диего Марадоной, отбивающим мяч кудлатой головой. На второй — японский календарь с непонятными иероглифами и небесно улыбающимимся девушками в минимизированных купальниках, предмет моих детских эротических грез. А на одной из полок, за спиной у мятой толстой продавщицы в вечной шали, в трехлитровой банке обитал такой же толстый и мятый белый морской свин. Скаля большие желтые резцы, свин всегда стоял в банке на задних лапах. Передние розовыми, удивительно человекообразными ладошками упирались в стекло. Нос, тоже розовый, но с черным пятном, шевелился. Свин делал вид, что ему хочется вырваться из банки и убежать. Но все, включая его самого, наверняка знали, что это вовсе не так. Продавщица кормила его яблоками и иногда орешками. Однажды в лавке я застал двух туземцев в высоких, выше колен, рыбацких ботфортах и ветровках цвета мокрого брезента. От туземцев пахло луком, водкой и навозом. Туземцы разглядывали поплавки и леску.

— Эх, японскую бы, — сказал один. — Красненькую.

— Хер тебе, — сказал второй.

Они помолчали. Продавщица не обращала на них внимания.

— Гля, Семеныч, — сказал вдруг первый и ткнул в свина желтым пальцем. — Мудон в банке!

— Цыц, — сказала продавщица. — При ребенке-то.

…Я точно знаю, кто я. Я — мудон в банке.

2

— …на рассвете вперед, — с угрожающим напором произнес смутно знакомый брутальный вокал. — Уходит рота солдат.

Рота солдат. Полный комбат. Мортал вомбат. Сильно поддат. Просто в умат. Образный ряд. Ротосолдат. Рододендрон. Ротосолдат — это вечнозеленый такой куст. Кустарник. Вечнокамуфляжный. У него стальные шипы. Длинные. Еще длиннее. Вот. И з-з-з-зазубренные. Вот-вот. И очень красивые цветы. Оранжево-дымно-алые. Напалмово-обжигающие. Одна тысяча градусов по Цельсию. Как у огнемета «шмель». Шмель. Летает. С-сука насекомая неграмотная. Опыляет. Цветы. Пестики, тычинки. Опыляет. Пылит. Пыльный. Михал Анатольич. Ж-ж-ж… Гудит. Вертикального взлета. Садится на цветок. Цветут цветы, смеешься ты, понтам кранты, ментам болты. Цветы. Они цветут зимой. Зи-мой. На Ро-жде-ство. О. — И чтобы не умирать. Ты дай им там прикурить, — сказал Михал Анатольич. — Товарищ старший сержант. Я верю в душу твою-ю-у-у!!! Михал Анатольич корчился, насаженный спиной на стальной шип ротосолдата. Окровавленное острие, дымясь, победно торчало между лацканов. Конечности Анатольича подергивались. Из угла тонкогубого сухого рта перла густая, как у огнетушителя, розовая пена. — Солдат, — сказал Михал Анатольич мужественным сдавленным голосом (на самом деле это был, разумеется, огромным усилием воли сдерживаемый стон смертельно раненого). — Солдат. Солдат. Солдат. Заткнись, урод, ответил Вадим и почему-то не услышал себя, как будто регулятор громкости повернули на min. Он напрягся и со скрежетом раздвинул створки век. В смотровой щели обнаружилось раскормленное военно-патриотическое табло лидера группы «Любэ». Вадим в панике выпростал руку из-под одеяла, зашарил в поисках спасительного пульта. Пульта не было. Вчера он сам отложил его подальше. Чтобы не иметь шанса, механически ткнув красную клавишу, упасть обратно в сон, как это часто случалось.