Головокружение

Первое, что мне пришло в голову, – это полностью изолироваться от изменений окружающей нас среды, то есть от тех факторов, которые обуславливают поведение человека с момента его рождения. Изолироваться так, чтобы можно было выявить основной механизм наших «собственных» часов, наш физиологический ритм и частоту первичных элементарных процессов… Очень важно установить, сможет ли человек в изменившихся условиях сохранить прежний ритм, до сих пор определявший всю его жизнь, – бодрствование, сон, работу, – или этот ритм нарушится?[8]

Мишель Сифр. Один в глубинах Земли (1963)

Два апельсина, две бутылки водки, две пачки «Голуаз», зажигалка, кастрюля, две тарелки, две пластиковые вилки, два прозрачных стакана, пять баллончиков пропана и газовая горелка Колеман с ниппелем.

Скудный итог трех походов Мишеля в галерею. Фарид набросился на сигареты и не сразу смог открыть пачку, так дрожали у него пальцы. Наконец он с наслаждением затянулся. Я пристально посмотрел на Мишеля:

– По-вашему, это называется «полно всякой всячины для выживания»? Вы уверены, что там больше ничего нет?

– Во всяком случае у края галереи – ничего. Но там поворот, а за него я не заглядывал. Пойду гляну. Я просто хотел вам принести… ну, все это.

Я кивнул подбородком в сторону Фарида:

– Любопытно, с этими «Голуаз»… Ведь ты именно про «Голуаз» говорил в палатке?

После эйфории первых затяжек Фарид снова забрюзжал:

– Ну и что с того?

– А откуда наш мучитель был в курсе?

– А я почем знаю? Я вот что заметил: тут все для двоих. Как по-твоему, кто из нас лишний? Ты, житель гор, он, этот доходяга, или я, араб? Потрясная троица!

Покхара украдкой обнюхал каждый предмет, а Мишель взял один из баллончиков и встряхнул:

– Здесь их пять штук, и все полные. Это говорит о том, что мы останемся тут надолго. Так или не так?

Я внимательно разглядел баллончик:

– Это и вправду неплохой запас. Такие баллончики служат два часа при полном режиме и от восьми до девяти при экономном. Можно продержаться несколько дней, даже недель, если расходовать с умом.

– Столько газа, а сварить нечего. На что он тогда нужен?

Глупый вопрос, но он остался без ответа. Мишель, понурив голову, снова поплелся в галерею. Прошло минуты две, и вдруг, задыхаясь, падая и вновь поднимаясь, он рванул обратно. Добежав до нас, он остановился, бросил каску под ноги, заколотил руками по своей маске, сваренной из болтов и гаек, и заорал:

– Да что же это такое? За что?!

Резко выпрямившись, он выдернул шланг, шедший от баллончика к каске, и сдвинул его на бок, не загасив при этом огня. Я в ярости рванулся на цепи:

– Эй, поосторожнее со светом! Черт возьми!

Но он меня не слышал, нервно вышагивая взад и вперед.

– Ну, выкладывайте, что вы там увидели?

– Там кто-то… Там кто-то есть, за поворотом…

Мы с Фаридом переглянулись. У меня внутри зашевелилась тень надежды.

– Только не говорите, что он тоже прикован.

Он помотал головой:

– Нет, нет… Не прикован… Он… он мертв.

8

Я сомневаюсь, что жизнь на большой высоте может кому-то нравиться. Там невозможно курить; еда тут же вызывает приступ рвоты; повсюду пролитое масло от сардин, лужи сгущенки и каши. За исключением нескольких очень коротких мгновений, любоваться не на что, кроме как на мрачную неразбериху в палатке да на бородатую физиономию напарника по восхождению, с которой клочьями лезет обожженная солнцем кожа. Еще слава богу, если вой ветра заглушает сопение его заложенного носа. Но самое худшее – это ощущение полной беспомощности и неспособности противостоять любой неожиданной опасности…

Эрик Шиптон. На этой горе (1943). Знаменитого альпиниста Эрика Шиптона очень почитал Жонатан Тувье