Головокружение

Вдруг меня буквально парализовал какой-то грохот. Я выронил кастрюлю и, согнувшись, закрыл голову руками. Мне показалось, что горы обрушились на меня. Скорчившись, я упал на колени, и тут все прекратилось так же неожиданно, как и началось. Дрожа всем телом, я поднялся. Двое других узников выскочили из палатки. Покхара забился мне под ноги, поджав хвост. Араб был на грани обморока:

– Что это было? Что за бред?

Мишель стоял позади Фарида, и его металлическая башка вертелась, как флюгер. Со всех сторон еще слышался грохот. Сверху сыпались и разбивались сталактиты, и осколки их улетали в пропасть.

Я с трудом пришел в себя. Это было похоже на детонацию, на…

– Обвал… И камни, и лед… Эта пропасть – живая, и наш визит ее явно не радует.

– Живая пропасть? Что за чушь ты несешь?

Я поднял на три четверти опустевшую кастрюлю. Рассыпанный лед стал грязным. А в ушах все звенело птичье пение: «Свобода, свобода, кто на этот раз угодил в клетку?» Мне вдруг захотелось послать все к чертям и расшибить этот гребаный проигрыватель. Оглядевшись вокруг в последний раз, я твердым шагом направился к леднику:

– Надо все начинать сначала. Сидите в палатке.

– Неужели ты думаешь, случись что, палатка нас сможет защитить? Ты же сам все слышал не хуже меня, это пострашнее землетрясения. Сталактиты от нас мокрого места не оставят.

– Да вырубите вы эту чертову пластинку!

И я снова принялся за свою нудную работу. Откалывая кусочки льда, я волей-неволей оценивал размеры упавших сталактитов. Пропасть – живая… А вдруг и вправду живая? Что, если все вокруг – это глотка какого-нибудь монстра? Капли – это слюна, сталактиты – нёбо, а колодец – пасть? Я стиснул зубы и огляделся. Нескончаемые чернильно-черные стены… Тени, шевелящиеся от света лампы… И мне вдруг представилось, что нас безмолвно изучает множество чьих-то глаз.

Ну вот и снова наше «птичье гнездо». Вход в скромное жилище уже почернел от натоптанной грязи. Без дисциплины, без гигиены это место быстро станет непригодным для жилья, зато любой инфекции тут будет раздолье. Надо срочно установить жесткие правила. Как бы надолго мы здесь ни застряли, необходимо сохранять человеческое достоинство. Я аккуратно расставил четыре из пяти заряженных баллончиков с пропаном вдоль стенки палатки, а пятый положил между Мишелем и Фаридом. Соединяя его трубкой из нержавейки с горелкой, я тотчас же вспомнил все необходимые движения. Мишель и Фарид, каждый на своей пенке, высунулись из спальников, и я пронес горелку у них над самыми плечами. Потом резким движением снял пластинку с проигрывателя.

– Эй, парень, ты зачем это сделал?

– Давайте не будем пока расходовать батарейки проигрывателя.

– А на кой черт тебе сдались батарейки? Ты что, ожерелье хочешь из них сделать? Ты тут главный, что ли?

– Кто-то же должен быть…

Взяв зажигалку, я принялся возиться с горелкой. Поначалу она оказывала молчаливое сопротивление, но после многих попыток наконец ожила. Голубоватое пламя разгорелось со смачным «пых!». Для меня это «пых!» – все равно что для Пруста его «мадленки»: неиссякаемый источник воспоминаний о двенадцати годах альпинизма, о выпусках «Внешнего мира» на дне рюкзака.

Фарид и Мишель вытянулись на своих корематах и подставили лицо жару горящего газа. Теплая волна прошла у меня вдоль позвоночника, и это было очень приятно. Я поставил кастрюлю на огонь. Мишель стянул рукавицы, и его восемь пальцев затанцевали над огнем. А у Фарида фаланги пальцев совсем не гнулись и опасно побелели. Ногти в основании были темно-фиолетового оттенка. Я ему объяснил, что он должен каждый день массировать руки и ноги, чтобы обеспечить кровоток. Он, как всегда, злился и жаловался, что у него нет перчаток. Я решил, что отдам ему свои, но не сейчас. Они пока мокрые.

– Ох, до чего же хорошо…

Мишель увеличил подачу газа, и я не противился: не хотелось портить удовольствие. Но надо будет следить, чтобы излишне не расходовать наши запасы. Запахло теплой водой, тут все имеет свой запах. Я положил рукавицы возле баллончика. Дома мама всегда использовала тепло печки, чтобы просушить влажные полотенца, мокрое белье, а заодно и прогреть кухню.

Я долго и грустно смотрел на фотографию дочери, а в кастрюле тем временем начал с благодушным ворчанием плавиться лед. Облачка пара от нашего дыхания перемешались, и каждый мог теперь любоваться на органическую эманацию соседа: его легких, желудка, внутренностей. Кончиком ножа я соскреб в воду кусочек цедры с апельсина, и наше питье заблагоухало. Собраться вокруг огня, как бы скудно он ни горел, – язык универсальный, переводчик тут не нужен. И в этот момент мы все трое были в полном единении.

Вдруг на пенку сверху упала капля. Мы подняли глаза. Вся внутренняя поверхность палатки сверкала влагой.

– Ах ты, черт, я совсем забыл. Это от тепла. Здесь влажность приближается к ста процентам. От пламени поднимается теплый воздух, а снаружи холодно, вот на стенках и появляется роса. Если промокнет одежда и спальники, нам конец.

В палатке снова возникло напряжение.

Я был вынужден убавить газ: