Головолапная (СИ)

Надо потом сходить в магазин, закупиться на ближайшие дни, — подумала Гата, устраиваясь в кресле… и оттолкнулась от этой мысли.

Ей представилось, как она стоит в прихожей, накидывает чуть помятый (эх, повесила вчера на петельку, а не на вешалку) льняной пиджак (ведь после ночного дождя на улице свежо). Потом выходит в подъезд, где всегда пахнет пылью, но сейчас еще и сыростью… Вот она выходит в просторный двор, даже в будний день забитый припаркованными машинами жильцов, которые не на работе. Вот огибает угол дома, выходит на проспект, пересекает… Супермаркет на другой стороне, почти рядом с остановкой, откуда она недавно провожала Сережу Кота Старка.

Никак не складывалась ситуация, в которой можно было бы заговорить с кем-то чужим, посторонним, с каким-то случайным покупателем, медленно бредущим вдоль забитых яркими товарами стеллажей. Но Гата была не из тех, кто топчется на месте, и не стала зацикливаться на попытках придумать незнакомого собеседника. Она поерзала немного в кресле и подумала: «Допустим, я встречу Ирину Ивановну. Она, конечно, живет не в этом районе, но допустим…»

Ирина Ивановна была школьной учительницей и преподавала Гате русский язык и литературу. Как человека Ирину Ивановну Гата, конечно, не узнала за годы ученичества, не до личностей учителей ей было. Но ее строгий взгляд, словно рентгеном смотрящий на живое и неживое, помнила хорошо. Пронзить ситуацию и направить на верный путь смог бы, пожалуй, один лишь взгляд литераторши и ее нравоучительный голос, который сказал бы…

«— Гришина! Никто не отменял закона, по которому что посеешь, то и пожнешь! Пропустила урок — получай тройку!»

«— Но я знаю на отлично!»

«—Ошибаешься. Ты лишь думаешь, что ты знаешь».

«— Я вам ответила правильно. И хочу хотя бы четверку».

«— Не хочешь ты четверки, не обманывай…»

Тут Ирина Ивановна вздохнула.

Разговор сам унесся в прошлое. Вместо супермаркета с яркими полками появился пустой класс с исписанными партами. Вместо того чтобы «заливать уши» своими страхами старой учительнице, Гата понуро стояла напротив ее стола, изучала стопку собранных тетрадей и выслушивала все, что думает по ее поводу знаток языка и литературы. Знаток сверлили нерадивую ученицу острым взглядом, Гата буквально чувствовала буравчик этого взгляда в своем теле.

«— За чем гонишься, Гришина? За пятеркой в году?»

«— В четверти».

«— Не маловато для тебя?..»

Буравчик пронзительно завизжал и заработал быстрее, проникая в душу.

«— Ты что, боишься?»

Гата молчала.

«— Понятно, — протянула Ирина Ивановна, откидываясь на стул. — Говорим, что хотим четверку и сами же ее пугаемся. От этого сжимаем кулаки и зубы, злимся, потом злим других. Меня, например. А потом выйдешь отсюда, попадется тебе Сеневич, уж ты найдешь для нее ядовитое слово… И что же мне теперь делать, Гришина?»

Вопреки правилам воображаемых разговоров, Гата продолжала молчать, отдав управление вымышленному собеседнику.

«— Тебе бы, Гришина, почаще вспоминать русские народные пословицы и поговорки. Например, «с чем боролись, на то и напоролись». Или, повторюсь, «что посеешь, то и пожнешь».

«— Ничего я не сеяла. И не прогуливала урок по Некрасову. Я его проболела».

«— Да какая разница! Все равно пропустила!.. А теперь началось — думаешь, что знаешь на отлично, говоришь, что хочешь четверку… Чего ты привязалась к этим оценкам? Не понимаешь, что привязаться значит за них бояться. И вот трясешься от страха при мысли, что я тебе эту четверку поставлю и будет тебе испорченная четверть… Вон как боишься, аж рот побелел. Небось спать перестанешь от страха… А куда ты дальше этот свой страх понесешь? Никуда! К себе прижмешь и до гроба таскаться с ним будешь… Станешь скучной, вялой, измотанной. Сил будет хватать только на то, чтобы дальше бояться и из страха рождать какие-то новые нелепые желания… Гришина! Хочешь ты чего-то или не хочешь. Ждешь или не ждешь. Боишься или не боишься. Это все чушь и путаница твоего ума!!!»

Гата вздрогнула всем телом в кресле, но попыталась не дать разошедшемуся воображению лопнуть мыльным пузырем.

«— Неужели еще не наступил повод подумать, чего ты, Гришина, хочешь на самом деле? — продолжала Ирина Ивановна, после вспышки наклонившись вперед и уложив руки с морщинистыми пальцами на стол. — Не надо тебе жить по схемам: увидела у соседки сережки — захотела такие же; бросил парень — давай плакать и хотеть его вернуть; показали в кино красивую машину — и ну переживать, что нет такой же! Не твое это все, а чужое. Его на себя примерять… как говорят, «что русскому хорошо, то немцу смерть». Вышли сережки из моды, парень бросил опять, потому что бабник и не исправишь, машину угнали — и вот ты несчастна трижды. Насколько несчастна? Да до той же смерти! И все почему? Потому что подчинила свою жизнь тому, чем сама не являешься».

В этот момент у Гаты громко заурчало в животе.

Конечно, она же даже не позавтракала!