Головы моих друзей

Жора соглашается. Он снимает пистолет, сумку, берет мой карабин, поднимает все над головой. Я поднимаю прибор (рюкзак — черт с ним, камни не промокнут), и мы осторожно идем, беря курс на баню. Но течение сильное, нас потихоньку относит. На противоположный берег вылезаем по горло в воде. Уф!..

Встречают нас радостным гвалтом:

— Давайте в баньку, ребята!

— Ну уж фиг! Одну мы уже приняли!

Нас ведут прямо на кухню. Приносят со склада сухую одежду. Мы тут же у стола переодеваемся. Наливают нам неимоверные порции. Тут и первое, и второе, и омлет из яичного порошка, и все виды консервов, и хлеб и блины, чай и компот, — чего только душа пожелает!

Мы вглядываемся в лица друг друга. Мы очень долго не видели наших промывальщиков. Наконец-то мы все вместе.

— Вертолет был?

— Нет.

— Какие-нибудь новости есть?

— Утром Рожков был на связи. Ничего нового. Все партии уже перегоняют лошадей.

— А мы?

— Нам тоже придется. Ничего не поделаешь, время поджимает.

У ребят хорошее настроение. Никаких крупных «чп». Поле заканчивается нормально. Все похудели, кроме толстяка Жоры. У всех, кроме Сережи Рожкова и Володи Гусева, роскошные бороды. Ну прямо пираты с острова Сокровищ!

Дорогие мои барбудос! Что я буду делать без вас, когда поле кончится? И неужели оно когда-нибудь кончится?

Тот, кто не испытал по-настоящему великой силы товарищества, никогда не был счастлив. И кажется, никогда мне не было так хорошо, как сейчас, в эту дождливую осеннюю ночь на берегу Большого Пеледона, рядом с товарищами, с которыми можно хоть сейчас шагать на край света и даже дальше.

Я знаю, что скоро все это я буду вспоминать. Будут в прошлом дни и ночи Большого Пеледона — и снег, и усталость, и голод, и пятый перевал, и безудержная радость встреч. Значит, надо изучать и запоминать эти дни и ночи. Ведь когда-то этого не будет. И я буду вспоминать запах ветра, звон комаров, цвет снега, и туман на перевале, и шум падающих с лиственниц мокрых снежных комьев, и тепло вечернего костра. Буду ли я все это так же остро чувствовать потом, когда все это станет в прошлом?

Теперь я знаю, как рождается верность Северу. Наверное, у каждого северянина есть свой маленький «Пеледон».

Утром принимается решение — территорию, на которую приходится остаток карты, обрабатывать без лошадей. Значит, необходимо завезти туда продукты, устроить несколько лабазов. На трех лошадях в места будущей работы увозится все необходимое. Остальные три лошади развозят аммонит к сопке, которую будем подрывать, и на места шурфовочных работ. Всем этим делом занимаются промывальщики, они уже несколько дней на базе, а мы только вернулись. Видимся мы редко, вот почему я почти не пишу об их отряде.

Когда лошади все сделают, их отправят на конбазу. На перегон лошадей выделят троих. Пока известно, что один из них — каюр поискового отряда Афанасьич. Двое других будут добровольцами.

А вдруг будет много желающих? Иду к Славе.

— Пойдут Афанасьич и Рожков, и… — Он неопределенно пожимает плечами.

— Слава, в воронежских очередях есть такой диалог: «Вы за ком?» — «Лично я — за нем».

— Намек понят, — отвечает Слава. — А ты знаешь, что такое болота у реки Убиенки?

— Да уж и по названию можно вполне представить!

— Будет много груза, будет тяжело.

— С Сережей я согласен идти куда угодно.

Он молчит.

— Слава, я никогда в жизни не перегонял лошадей. Понимаешь, никогда!

— Точно так же ты никогда не был в Гренландии, — смеется Володя Гусев.

— …И в Гренландии не был, — повторяю механически, растерянно. Очевидно, у меня совершенно дурацкий вид.

— Хорошо, — наконец говорит Кривоносов, — собирайся. Выход послезавтра.

Радостный выскакиваю из палатки.

— Ребята, готовьте письма! (На пути нашего перегона будет село Ламутское, и там можно всю почту отправить).

Володя Колобов заготавливает для кухни дрова. Он не спешит писать письма. Ему писать некому.

— Как же ты теперь будешь без своих лошадок, Володя?

— Фи, видишь, какая теперь у меня техника! — Он показывает на лом и лопату. — Прилетит начальство, посмотрит на мою работу, спросит: а кто это у вас такой самый главный ударник комтруда? Я скромно отвечу: я, Колобов моя фамилия, инженер-шурфовщик, ломограф! И отвали. Начальство сразу в один голос: дать ему премию! Ну, а с премией я экстренно прошу вертолет, чтоб лететь в Анадырь. Там, мол, в магазинах уже очередь на меня заняли. Так что, если раньше нас придешь, занимай на меня очередь в магазине или столик в ресторане.

На том и порешили.

Володя Гусев склонился над картой. Теперь в спокойной обстановке камералки можно аккуратно тушью вписать названия на карту. Названия нашим ручьям. Они были раньше безымянными, мы их изучили детально, и за нами право присваивать им имя. Ручьи большие, как реки, до десяти-пятнадцати километров в длину, очень широкие, особенно в устье. Скольким ручьям, рекам и сопкам дал название за двадцать лет своего колымско-чукотского стажа Володя Гусев?! Так, ведь можно и устать от этой работы!