Голубь и Мальчик

И он тут же протягивает красивую белую руку к тумбочке возле кровати, открывает ящик и вынимает записную книжку. Я уже говорил, что он любит записные книжки и они всегда при нем, на всякий случай, маленькие и черные. И так же, как он сортировал и распределял всё на свете, он распределял и их: книжка пациентов, книжка заданий, которые нужно выполнить, книжка идей, которую он неожиданно вынимает из кармана, чтобы записать в ней что-нибудь и спрятать с демонстративной таинственностью. И хотя со временем он стал вполне компетентным пользователем компьютера, но по-прежнему утверждает, что в некоторых случаях записная книжка быстрее и удобнее. Теперь у него и для анекдотов есть отдельная записная книжка — если, не дай Бог, заявится гость, он сможет прочесть ему анекдот, вместо того чтобы общаться и вести беседы.

— Так много людей хотели бы дружить с нами, — говорила ему, бывало, мама, — а ты окружаешь себя стенами.

— Я устал, — говорил он. Или: — Ведь у нас только вчера были гости. — Или: — У меня болит голова.

— Такие отговорки придумывают женщины, Яков.

Он обижался и замолкал. Спускался в свою амбулаторию с выпрямленной спиной.

Мама любила гостей и хорошо их принимала. Она умела рассадить их так, чтобы беседа текла легко и непринужденно и чтобы никто не чувствовал себя лишним или забытым. Она знала, кого с кем посадить и, что еще важнее, усмехался Мешулам, кого с кем рассадить. Она знала, какой женщине лучше оставаться рядом с мужем, а какая будет цвести вдали от него. Ее глаза сверкали навстречу входящим, улыбка сияла. Только сейчас, в моем новом доме, через много лет после ее ухода и через несколько месяцев после ее смерти, мне приходит в голову, что она приглашала гостей, чтобы не оставаться наедине с Папавашем.

Угощение, которое она готовила для гостей, распространяло дивный аромат. Это был простой, но принесший ей известность вид пирожков: трубочки из теста с маленькой сосиской внутри. А секрет, как свидетельствовали рты, ахавшие от удовольствия, заключался в соусе, в котором они варились, — такой соус «объядин», как она говорила, из смеси горчицы и чернушки,[54] который она сама придумала.

После того как мама ушла из дома, знакомые и приятели Папаваша тоже начали исчезать. И когда стены его высокомерия и отчужденности рухнули, он вдруг обнаружил, что за ними нет ни души. Ни врага, ни друга, ни обидчик не ворвется, ни гость не постучится. Остались лишь немногие деловые посетители: врачи, студенты, адвокаты с просьбой дать заключение по поводу какой-нибудь медицинской ошибки, — и мы: Биньямин, порой Лиора, которая навещает его каждый раз, когда приезжает в Иерусалим по своим делам, и тогда они радуются возможности поговорить друг с другом по-английски, я, который приезжает в Иерусалим по причине своего безделья и своей сентиментальности, да пара Йо-Йо, его внуков, которые и сегодня, в двадцатилетнем возрасте, продолжают с ним ту свою постоянную игру, что началась, когда они были совсем малышами, — путешествие по большому немецкому атласу, тому самому, по которому он путешествовал со мной и Биньямином многие годы назад.

— Пошли, дети, — говорит он им, как говорил тогда нам, — пошли, погуляем по атласу в разные страны.

И огромные близнецы послушно садятся, И-раз справа от деда, И-два слева от него, но, в отличие от нас, которые ходили за ним в пустыню и пересекали реки и хребты, эти двое ограничиваются той единственной картой, что ближе всего их сердцам, — всемирной картой продуктов и сельского хозяйства. Рассматривают государства мяса и государства рыбы, страны оливкового масла и страны сливочного масла, жалеют лишенных картофельного пюре, осуждают едоков тофу, салата и водорослей. Объезжают страну за страной, проверяя, жирная она или тощая.

«Мир разделен на зоны, — терпеливо объясняет им Папаваш. — В этой зоне едят кукурузу, в этой зоне — рис, а здесь, у нас, — пшеницу». А они сообщают ему: «Уже нет, деда, сейчас все едят всё, мы едим и кукурузу, и рисы всякие, и пшеницы», — и интересуются, когда придет Папавашин повар, румынский рабочий, у которого Мешулам открыл кулинарные таланты и которого послал работать у нас в доме после ухода мамы. Он пришел к нам молодым парнем и состарился вместе с Мешуламом и Папавашем. Он убирает дом, стирает и гладит, ходит за покупками, стрижет ногти на ногах у Папаваша, который уже не может согнуться, чтобы достать до них, и помогает ему встать под душ, а потом выйти.

Мешулам предупредил его, чтобы он не вздумал добавлять в салат профессора Мендельсона лук, и вместо мамалыги и икры, которые натолкнулись на холодное «нет, спасибо», он научился готовить ему «линзен-зупэ мит вюрст» — чечевичный суп с полосками колбасы, — приправлять картошку укропом и маслом, а из румынских блюд подает только соленья, чорбу и мититей.[55]

Он не сидит с профессором Мендельсоном за столом, но иногда наливает ему и себе немного сливовицы на закуску, становится перед ним и говорит «Салют!», а потом убирает кухню и помогает профессору Мендельсону выйти на прогулку.