Голубая бусина на медной ладони

В «Жизни животных» ад-Дамири, созданной им на пять веков раньше, чем одноименная книга Брема, всерьез сказано, что многие птицы предвещают несчастье. К таким птицам относятся арабский сурад (вероятно, сойка), коршун, страус. Созвучие «хамам — химам», или «голубь — кончина», заставляло воспринимать голубя как предвестника смерти. Сова связывалась с кровомщением, ибо верили, что ее жилище — череп убитого, откуда она кричит: «Напоите меня, напоите меня!» — пока не прольется кровь убийцы.

Объектом ворожбы были и другие летающие существа — пчелы, осы, стрекозы, бабочки, саранча, летучие мыши. Главное слово у арабов для гадания — «тира», от глагола «тара» — «летать». Многие авгуры и кудесники подстрекали аравитян отвергнуть проповеди Мухаммеда, поэтому ислам с самого начала боролся с тира, приравнивая его к многобожию, — вот почему от птичьих гаданий в наши дни мало что сохранилось. Мусульманская традиция утверждает, что пророк противопоставлял «нечестивому» тира «добрый» фаль, о котором говорилось в главе «Речь и слух».

Истово верили арабы в вещую природу снов. Ад-Динавари, составивший в самом начале одиннадцатого века первый известный нам арабский «сонник», приводит изречение Мухаммеда: «Сон верующего — сороковая часть пророчества» — и так объясняет эти слова: «Пророк хотел сказать, что большинство пророков — да будет над ними мир! — за редким исключением не видели ангела, а получали откровение во сне». Арабское предание хранит немало историй о снах, которые сбывались, и о хитрецах, использовавших суеверия своего века в собственных интересах. Однако далеко не каждый рисковал придумывать сновидения, ибо на этот счет имелось другое речение Мухаммеда: «Лгущий о своих снах ответит в день восстания мертвых».

Для того чтобы заглянуть в Книгу Судеб и прочесть ее темные письмена, обращались к помощи «ильм ан-нуджум», или астрологии. В арабском мире увлечение астрологией было повсеместным: она занимала даже таких великих мыслителей, как Ибн Хальдун (1332–1406), которого многие считают первым арабским социологом. Переводились античные трактаты, посвященные звездной премудрости, создавались собственные сочинения, где отцами астрологии назывались вперемешку пророк Даниил, Пифагор, Александр Македонский, Валаам, Птолемей, Гермес Трисмегист, пророк Узайр, или ветхозаветный Ездра, мудрец Лукман. «Наука звезд» очень рано разделилась на три области: расчетную, природную и воображаемую. Первые две — предтечи астрометрии и астрофизики — составили астрономию, последняя — астрологию в нашем понимании этого слова. Попытки установить связь расположения звезд и знаков зодиака с судьбой человека и земного мира не прекратились до сих пор.

Нечто подобное случилось и с алхимией, чье название происходит от арабского «аль-кимийа». Фантастическое и объективное, причудливо перемешанное в ней, тоже мало-помалу размежевалось; но, по свидетельству Эдварда Лэйна, в Египте первой половины прошлого века все еще находилось немало талантливых людей, страстно пытавшихся средствами алхимии проникнуть в тайны вещества и получить власть над природой.

Пытались увидеть судьбу и в чернильном «зеркале» — капле чернил, помещенной в центре магического квадрата, начертанного на ладони. (Магический квадрат состоит из девяти клеток — три на три, в каждой из них — цифры; сумма цифр по горизонтали, вертикали или диагонали дает 15.) Эпизод такого гадания приведен в книге Лэйна, который сам был свидетелем мастерства каирского шейха Абдэлькадира аль-Магриби. Для того чтобы опыт удался, в жаровне жгли ладан и кориандр. Когда привели восьмилетнего мальчика, наугад выбранного из толпы уличных ребятишек, шейх вложил ему под шапочку листок с заклинаниями и, не выпуская его руку из своей, заставил пристально вглядываться в чернильную каплю, налитую на ладонь мальчику.

Под постоянное бормотание шейха, прерывавшееся только для того, чтобы задать вопрос и получить ответ, мальчик увидел в капле свое собственное отражение, затем человека, подметающего землю. По приказу шейха мальчик заставил подметальщика последовательно внести семь флагов — красный, черный, белый, зеленый, синий… Дым от благовоний ел глаза. Картинка усложнялась: появился шатер султана, разбили лагерь воины, в конце концов прибыл на коне и сам султан. Выпив кофе, султан начал выполнять желания публики, передаваемые мальчику через шейха: гонец привел лорда Нельсона, затем одного египтянина, живущего в Англии и носящего европейское платье, и так далее.

Из описания отчетливо видно, как шейх аль-Магриби обращается к чувствам присутствующих — зрению, слуху, осязанию, обонянию (не затронут только вкус!), как шаг за шагом усложняются зрительные образы, внушенные ребенку, — появляются движение, цвет, вводится ряд персонажей, подчиняющихся наблюдателю. И все это происходит в зеркале (а может быть, в оке?), помещенном на ладони — символе человеческих чувств.