Голубая дама

— Нет у тебя еще такой, как взял этот господин?

Офеня наметанным своим глазом окинул розовую красавицу и, видимо, понял, что ее коварство не может распространяться далее женских чар.

— Рылеева нет-с, — тихо сказал офеня. — А вот «Полярная звезда» имеется.

Аврорка заявила, что ей нужен именно Рылеев. Мы купили по нескольку книг, в том числе, конечно, снотолкователи, любовные романы и стихи.

Когда уходили, я случайно обернулась и увидела, как один горный офицер (не знаю даже его имени, но лицо, худощавое и умное, приметила давно) держал в руках книжку «Полярной звезды». Взгляды наши случайно встретились, и он проворно сунул книжку в карман.

Невольно я задумалась. Далеко упрятал царь крамольников, но ни сам он, ни господин Бенкендорф с его отделением не могут спрятать в той же тюрьме на болоте крамолу.

— Так вот что он приобрел — Рылеева, — защебетала Аврорка, прервав мои размышления. — Это же тот самый, которого никак не могли повесить.

Я тоже слышала, что Рылеев и другой бунтовщик сорвались с петли и поэт якобы сказал: «Я счастлив дважды умереть за отечество!» Но трактовать о сем с Авроркой мне почему-то не захотелось. Я только сказала:

— Да, тот самый. Он известный стихотворец.

Аврора заговорила вдруг о странном господине Зарицыне.

— Вот, видишь лес, — сказала она. Бор стоял на горе темной стеной. — Хочется туда заглянуть? Правда? Ведь правда?

И боязно немножко, и тянет немножко. Оттого поэты в пьесах своих и именуют бор таинственным. Вот так и он, господин Зарицын. Есть в нем какая-то тайна.

Я рассмеялась.

— Дитя ты, Аврора. Дитя и фантазерка.

— Время покажет, — с важностью и даже покровительством в голосе возразила девушка. Чуть спустя добавила: — И я даже не узрела здесь ничего смешного.

Это было все ж таки комично, и я не сдержала улыбки.

— Не считай меня ребенком, — возмутилась Аврорка. И по-детски надула свои пухлые губки.

Я сделала над собой усилие, чтобы стать серьезной.

— Этот господин, — возразила я, — натурально большой оригинал. Но оригинальность его отнюдь не того свойства, какого хочется романтическому твоему воображению. Скучая в нашей глуши, ты его сочинила, стремясь превратить коллежского секретаря в Бову-королевича.

— Майн гот! Он и есть Бова-королевич, — упрямо стояла на своем Аврора.

— Будь по-твоему. Только позволь дать совет: не торопись, не путай грубость и невоспитанность с тонкостью и таинственностью.

— А ты, — с запальчивостью возразила Аврорка. — А ты… ежели у кого недостает почтения к вашим превосходительствам, не полагай сие за последнюю низость.

Впервые за время нашего знакомства и сердечной привязанности Аврора смутила и возмутила меня. Вот она, оказывается, какова, эта немочка. Вот как смотрит она на меня!

— Люди, уважающие себя, — сухо заметила я, — в раболепии нужды не ощущают. Но не вижу причин, почему господин Зарицын должен отказывать мне или Николаю Артемьевичу в уважении. Тем паче мы с ним не знакомы близко и исправлять этот пропуск в нашей жизни не собираемся.

Выговор мой смутил и огорчил Аврорку. И она, всплескивая своими красивыми руками и повторяя «майн гот», залепетала о том, что неправильно понята, что глубоко уважает Николая Артемьевича, что уважение и раболепие действительно вещи различные…

Я не делала вида, что полностью удовлетворена ее извинением, и расстались мы без обычной сердечности.

16 июля

Сего числа принимала гостя. И довольно странного. Не поразительно ли — в гости приглашен этот полузлодей, этот почитатель Рылеева, господин Зарицын Юрий Тимофеевич.

Решилось это третьего дня. Николай Артемьевич прибыл из своей канцелярии не в духе. Правда, во время обеда отдал должное любимому блюду — отварной осетрине, но не скрывал, что премного обескуражен. Я всячески старалась его развлечь, и когда муж заметил, что хотя осетра на этот раз рыбаки добыли матерого, но сулили-то такого, что на столе не уместится, рассказала анекдот о славном сочинителе басен Иване Крылове. Поэт, будучи в гостях, услышал от хлебосольного хозяина подобное обещание. Хозяин сидел в торце стола. Крылов насупротив. После сих слов он сразу же вместе с креслом отодвинулся в сторону.

«Что вы, Иван Андреевич?» — удивился хлебосол.

«Пропускаю вашу рыбину».

Николай Артемьевич даже не улыбнулся. Напротив, брюзгливо проворчал: «Сочинители! Умники!»

Я никак не могла уразуметь, к кому же помимо Крылова это относится. А уж менее всего способна была помыслить о ничтожной персоне господина Зарицына. Но муж, окончив обед, сообщил мне странную новость. Урочный мужик, некий Пахом, так же, как и господин Зарицын, не открыл местоположение потайной разбойной деревни. Ссылался на то, что держали их ватажники в лесу, а о деревне ему ничего не известно.

— С него, смердящего, не то что шкура — мясо клочьями… — начал было Николай Артемьевич, но осекся, только скрипнув зубами.