Голубая лагуна

Минуту спустя шлюпка уже отделилась от «Шенандоа», предоставляя ему продолжать свое таинственное плавание по воле морских течений.

– Ты не к острову ведешь, Пэдди! – крикнул Дик, когда старик повернул шлюпку влево.

– А ты помалкивай, – возразил тот, – яйца кур не учат! Каким чёртом я бы мог достигнуть земли, если бы полез прямо ветру в глаза?

– Разве у ветра есть глаза?

Баттон не отвечал. Он был озабочен. Что, если остров обитаем? – Он знал туземцев Самоа за добрых малых, но здесь он не имел представления о том, что его ожидает. Впрочем, сколько ни тревожься, толку от этого не будет. Приходилось выбирать между островом и пучиной морской. Он поставил лодку на правый галс, зажег трубку и прислонился спиной, захватив румпель локтем. Зоркий глаз моряка усмотрел проливчик между рифами, и теперь он вел шлюпку в уровень с этим проходом, чтобы затем ввести ее внутрь на веслах.

Мало-помалу, с ветерком стал доноситься какой-то слабый звук, рокочущий и сонливый. То был звук прибоя на рифах.

Эммелина сидела со свертком на коленях, молча созерцая расстилавшийся пред нею вид. Несмотря на яркое солнце и видневшуюся вдали зелень, зрелище было достаточно унылое. Белый пустынный берег, с перегоняющими друг друга валами и кружащими вверху крикливыми чайками, а надо всем этим – гром прибоя.

Внезапно стал виден проливчик, за которым мелькнула синяя гладь. Баттон вынул из гнезда мачту и взялся за весла.

По мере того, как они приближались, море становилось более бурным и полным жизни: гром прибоя делался явственнее, валы грознее и свирепее, и проливчик шире.

Видно было, как вода кружится около коралловых столбов, ибо течение вливалось в лагуну; оно подхватило шлюпку и понесло ее быстрее, чем могли бы сделать это весла. Над ними с криком вились чайки; шлюпку качало и било; Дик взвизгивал от возбуждения, а Эммелина крепко зажмурила глаза.

И вдруг, как если бы быстро и бесшумно притворили дверь, шум прибоя внезапно затих. Шлюпка пошла ровно. Эммелина открыла глаза и очутилась в мире чудес.

Глава XII. Лазоревое озеро

По обеим сторонам расстилалась струистая голубая ширь, отливая сапфиром и аквамарином. Вода была так прозрачна, что далеко внизу виднелись ветви коралла, стаи рыб и тени этих рыб на песчаном дне.

Впереди них вода омывала пески белого берега: между собой шептались кокосовые пальмы; когда же гребец остановился, чтобы осмотреться, с пальмовых макушек поднялась стая голубых птичек и пронеслась над ними беззвучно, как струя дыма.

– Смотрите! – крикнул Дик, свесивший нос над шкафутом – смотрите на рыб!

– Мистер Баттон! – воскликнула Эммелина, – где это мы?

– Ей-богу, не знаю; но думается мне, что бывают места и похуже этого, – отвечал старик, окинув взглядом мирную лагуну, от стены рифов до тихого берега.

По обеим сторонам широкого берега кокосовые пальмы выстроились, как два полка, и склонились макушками, глядясь в воду. Дальше темнела роща, в которой пальмы смешивались с хлебными деревьями, перевитые диким виноградом. На одной из коралловых свай стояла одинокая пальма, также кивая макушкой и как бы ища собственного отражения в воде. Но душой всей картины и самой невыразимой красотой ее было освещение.

В открытом море свет был ослепителен и жесток. Там ему не на чем было сосредоточиться, нечего было освещать, кроме безграничного пространства синей воды и уныния.

Здесь же свет превращал воздух в хрусталь, сквозь который зритель созерцал красоту берега, зелень пальм, белизну коралла, кружащих чаек, голубую лагуну, – все это ясно очерченное, горящее, красочное, смелое, но нежное и прекрасное. Здесь дышал дух вечного утра, вечного счастья, вечной юности.

В то время как Баттон подвигался к берегу, ни он, ни дети не заметили в воде, у подножия кивающей пальмы, чего-то, что на миг осквернило своим присутствием ясный день и исчезло; чего-то, похожего на треугольник темной парусины, вынырнувшего из воды и снова мигом скрывшегося; чего-то, что мелькнуло и сгинуло, как дурная мысль…

Причалить было недолго. Баттон влез по колена в воду, а Дик переполз через нос.

– Хватай ее так же, как и я, – крикнул Пэдди, берясь за планшир правого борта, в то время как Дик, подражая, как обезьяна, ухватился за планшир левого борта. – А теперь:

– Йо-хо, Чиллиман,
Вверх с ней, вверх с ней,
Вверх, Чиллиман.

– Можешь отпустить, она достаточно высоко.

Потом старик перенес Эммелину на берег.

Дик ошалел от восторга и гонялся взад и вперед, как собака, когда она только что вылезет из воды. Баттон выгружал свой груз на сухой песок. Эммелина сидела с драгоценным свертком на коленях и чувствовала, что происходит нечто очень странное.

Хотя главной заботой Пэдди все время было не пугать «детишек», в чем ему немало помогла погода, однако, в глубине души она чувствовала, что дело нечисто. Поспешное отбытие с корабля, исчезновение дяди в тумане, – сердце ее чуяло, что здесь что-то не то. Однако она ни слова не сказала.