Голубая лагуна

Когда, захлебываясь от страха, она подбежала к Дику, то увидела, что веревки эти живые и что они трепещут и извиваются у него за спиной. Одна из них прихватила его левую руку, приковав се к туловищу, но правая его рука оставалась на свободе.

– Скорее! – кричал он.

В одно мгновение багор очутился в его свободной руке, а Эммелина бросилась на колени, с ужасом заглядывая в прудок и готовая, несмотря на весь свой страх, принять участие в борьбе, в случае надобности.

То, что она увидала, было лишь мимолетным ведением. Из глубины прудка, уставившись прямо на Дика, смотрело угрюмое, ужасное лицо. Глаза были широкими, как блюдца и неподвижными, как камень. Перед глазами болтался грузный крючковатый клюв, кивая и как бы маня к себе. Но что поистине леденило сердце, так это выражение глаз, таких угрюмых и каменных, таких бессознательных, а между тем столь непоколебимых и роковых.

Осьминог был некогда изображен из камня японским художником. Изваяние уцелело до сих пор и является самым устрашающим произведением скульптуры. Оно представляет человека, застигнутого осьминогом во время купанья. Человек кричит и рвется в безумном страхе, угрожая чудовищу свободной рукой. Глаза последнего устремлены на человека, бесстрастные и мрачные, но непоколебимые и стойкие.

Из воды, с облаком брызг, взвилась новая плеть и ухватила Дика за левое бедро. В этот миг Дик вонзил острие багра в левый глаз чудовища. Орудие глубоко пронизало глаз и мягкую ткань позади и раскололось о камень. И тут же вода прудка почернела, как чернила, спутывавшие его узы ослабли, – он был свободен.

Эммелина вскочила и бросилась к нему, рыдая, прижимаясь к нему и осыпая его поцелуями. Он обнял ее левой рукой, как бы защищая ее, но это было бессознательна. Он не думал о ней. Обезумев от бешенства, он с хриплым криком продолжал погружать сломанный багор в воду еще и еще, ища без остатка истребить врага, только что державшего его в тисках. Мало-помалу он пришел в себя, отер лоб рукой и взглянул на сломанный багор.

– Гадина! – сказал он. – Видала ты его глаза? Видала ты его глаза?.. Я хотел бы, чтобы у него было сто глаз, а у меня сто багров, чтобы вонзить в них!

Эммелина льнула к нему, плача и смеясь и восторженно заглядывая в глаза победителю. Можно было подумать, что не она его, а он ее спас от смерти.

Солнце уже закатилось. Он повел ее к шлюпке, натянув по пути брошенные штаны и подбирая убитую рыбу. Во время обратного пути он болтал и смеялся, припоминая подробности борьбы и приписывал всю честь ее самому себе, словно совершенно позабыл о важной роли, которую сыграла в ней Эммелина.

Тут не было ни грубости чувств, ни неблагодарности. Просто за последние пять лет он привык быть началом и концом их крошечной общины, – ее самодержавным властелином. Он не благодарил ее за то, что она подала ему багор, как и не благодарил свою правую руку за то, что она нанесла удар. Но ей не надо было ни благодарности, ни похвалы. Все, что она имела, исходило от него; она была рабой его и тенью. Он же – ее солнцем.

После бесконечных повторений о том, что он сделал с сегодняшним чудовищем и что сделает со следующим, Дик, наконец, улегся на постель из сухого папоротника, укрылся полосатой фланелью и уснул, храпя и бормоча во сне, как собака, преследующая воображаемую добычу. Эммелина без сна лежала рядом с ним. В жизнь ее вошел новый ужас. Вторично перед ней предстала смерть, но на этот раз деятельная и осязаемая.

Глава V. Бой барабана

На следующий день Дик сидел в тени хлебного дерева. Рядом с ним лежала коробка с крючками, один из которых он прикреплял к удочке, так как намеревался сходить завтра на старое место за бананами и попытать по пути счастье на крупную рыбу в глубоком месте лагуны. Когда-то в коробке имелось дюжины две крючков; их оставалось теперь всего шесть – четыре маленьких и два больших.

День клонился к вечеру, стало уже прохладнее. Эммелина сидела напротив него, держа конец лесы; вдруг она подняла голову и стала прислушиваться.

Стояла полная тишина. Издали доносились вздохи прибоя, – единственный уловимый звук, кроме редкого трепетания крыльев Коко на дереве. И вдруг к голосу прибоя примешался другой – слабый, ритмический звук, похожий на бой барабана.

– Слушай! – воскликнула Эммелина.

Дик прислушался. Все звуки острова были привычны; в этом же было нечто совсем новое.

Слабо и далеко, то быстро, то медленно… Откуда шел он? Как знать? Порой казалось, что с моря, порой, что из леса. Пока они прислушивались, вверху пронесся вздох; это поднимался вечерний ветерок. Подобно тому, как стирают рисунок с грифельной доски, ветерок уничтожил новый звук. Дик снова принялся за работу.

На следующее утро он спозаранку отправился на шлюпке, с удочкой и сырой рыбой для приманки. Эммелина долго махала ему с берега, пока он огибал маленький мыс.