Голубая рапана

Я прикрыл глаза и увидел времянку, Изабеллу Станиславовну, старый сумах и вечерний снег, падающий хлопьями. Это стихотворение я написал, когда прошлой зимой Наташа стала ходить на занятия к тетушке.

Слежу за ней я до полночи,

Стою у шторы, чуть дыша.

И в чем-то так признаться хочет

И так пугается душа.

— Пугается душа, — повторил я и быстро глянул на Наташу.

Наташа понимающе кивнула.

— Девчонка тоже знает что-то,

— в последнем четверостишие я оставил себе место для крохотной надежды. —

И тоже хочет встречи, но…

Всю ночь скрипит крыльцо, и кто-то

Порой слегка стучит в окно.

— Я стучу? — спросила Наташа.

— Ты.

— А я тоже кого-то ждала, — созналась Наташа. — Жаль, что ты не сказал об этом раньше. Если бы ты прочитал мне эти стихи раньше, я, может быть, не утонула бы. Трусишка, — она вздохнула.

— Прости, — прошептал я и наклонился к Наташе. — Я люблю тебя.

— Прости и ты меня.

— Домик сначала постройте, — звонко закричал осетренок: он, оказывается, спрятался за камни и подслушивал. — Ни стыда, ни совести.

Старый судак испуганно прошептал:

— Да черт с ними, пусть целуются. У них все сикось-накось: сначала целуются и рожают, а потом домик начинают строить. Нерыбь, она нерыбь и есть.

— Эва, — осетренок поплыл, испуганно оглядываясь на нас: еще, мол, запузырят камнем вдогонку, от нерыби все можно ждать.

— А Гриня тебе что говорил? — хмуро спросил я.

Наташа засмеялась, вытерла скомканной в руке зеленой косынкой слезинки, еще оставшиеся на ресницах, и повязала косынку на шею.

— Я провожала Изабеллу Станиславовну, а он, оказывается, поджидал нас на углу. Подошел и говорит: "Бонжур, мадемуазель". Тетушка твоя обиделась и поучает: "Первыми здороваются со старшими". А он растерялся и говорит: "Пардон. Бонжур, мадам". Мы так смеялись над его произношением.

— И все? — недоверчиво спросил я.

— И все, — ответила Наташа и вздохнула. — А потом каждый вечер мы гуляли.

— И все? — опять спросил я.

— И все, — ответила она тихо. — Больше ничего не было.

— И за это ты его любишь?

— Да, — она заплакала. — Ты же ничего мне не говорил? Не говорил. И никто не говорил. А он сказал.

— Он трус! — закричал я.

— Нет, — обиженно возразила она. — Он просто боится утонуть.

Я не нашел, что ответить.

— Прощай, — сказал я.

— Прощай.

Я хотел было всплыть на поверхность, но передумал и пошел пешком.

Когда я вышел из воды, звезды таяли над головой и предрассветно заголубела луна. Было прохладно, тихо, пахло дымком рыбацкого костра и приперченной ухой. Я глянул на часы: шесть…

— Шесть! — я вскочил с кровати и очумело глянул на окно. Светало. Над крышей Белякиных розовело небо, и на подоконнике потухала рапана. Меня покачивало. Я включил свет, взял со стола и зажал в кулаке две двухкопеечные монеты и побежал к телефону-автомату. На прохладном воздухе мне стало легче.

— Нашли, нашли, — услышал я в трубке. — Жив твой дружок. Верхом на перевернутом ялике плавал.

— А девушка? — крикнул я в трубку. — С ним была девушка!

Трубка помолчала и ответила:

— Девушку продолжаем искать.

Через три дня рано утром я пошел не на занятия, а отправился к причалу судоремонтного завода. От этого причала в семь утра отходил катер "Путеец", который развозил по судам земкаравана и обратно на берег сменяющиеся вахты.

Время подходило к семи, а Грини все не было. Пришли знакомые матросы с шаланд, пришли Жора Булин и старик-моторист, лебедчики. Две поварихи поеживались от утренней прохлады, позевывали помощники капитанов, показался из-за токарного цеха завода толстенький, всегда чем-то недовольный багермейстер, а Грини все… Нет, за багермейстером показался из-за угла и он.

Гриня увидел меня и даже вроде споткнулся. Он посмотрел по сторонам, но бежать было поздно и некуда, а я стоял у самого трапа, положенного с причала на планшир фальшборта катера. Гриня подошел и протянул руку.

— Здорово, флот, — нарочито весело сказал он. — За справками?

Я заложил руку за спину и громко сказал:

— Ты почему не подал руку Наташе, когда опрокинулись? Она тебе кричала.

— Ты рехнулся? — Гриня сунул руки в карманы и посмотрел на людей: мол, видали чудака?

— Наташа ухватилась за твою ногу, а ты дрыгнул ногой, Наташа и сорвалась, — я почувствовал, что голос у меня начинает срываться, и краем глаза видел, как все на катере переглянулись и подвинулись поближе к фальшборту, а Жора Булин шагнул в толпу, все расступились, Жора ухватился за леер трапа и замер.

— Не баламуть воду, — Гриня сощурился и вытащил руки из карманов. — Ты в это время по степи драпал.

— Я не драпал, я бежал, — меня начало трясти от ярости. — Я бежал звать катер, который тебя спас. А ты, гад, побоялся протянуть Наташе руку, и поэтому она утонула.

— Ты драпал, как заяц, — усмехнулся Гриня.

Я размахнулся и ударил, но я не умею бить людей, и получился не удар, а пощечина: сильная и звонкая — кто-то из поварих охнул.