Голубятня на жёлтой поляне

Вот и сейчас по городу были расклеены такие объявления. С нарисованными клоунами, пёстрыми флагами, звёздами и трубачами. Некоторые плакаты были очень большие, один — даже с пятиэтажный дом. Он и висел на таком доме, на глухой узкой стене, которая выкодила в Почтовый переулок напротив нашей школы. На плакате нарисованы были мальчишки в голубой форме с аксельбантами, серебряными нашивками, с перьями и галунами на беретах. Двое мальчишек били в красные высокие барабаны со шнурами, а третий держал перед собой длинный свиток. На свитке — те же слова: "Приходите, помогайте, участвуйте…"

— Детский сад… — пробурчал Юрка.

— Никакой не "сад", — сказал я. — Там и старшеклассники участвуют. В прошлом году разве плохо было? А главное, узнаем, где какие будут иллюминации и фейерверки, чтобы зажечь искорку.

Юрка опять что-то пробурчал, но больше не спорил.

Мы пришли в длинный павильон, в котором было много ребят. Они таскали бумажные рулоны, связки флажков и фонариков. Шум стоял, где-то неумело и хрипло вякали фанфары.

Меня сразу узнала Марфа Григорьевна, боевая такая тётенька, она работает в парке много лет.

— А, Геля Травушкин! Какой ты молодец, что пришёл! Ты ведь хорошо рисуешь красками, да?

Я осторожно сказал, что не хорошо, а маленько.

— Ну как же "маленько"! Ты в прошлом году так замечательно разрисовал воздушных змеев! А сейчас надо раскрасить щиты волшебной стражи. Всякие там фигуры и гербы нарисовать… А ты, мальчик, что умеешь делать? — Это она к Янке.

Янка растерялся, пожал плечами. Я сказал:

— Он играет на скрипке. Как артист.

— Правда?! — обрадовалась Марфа Григорьевна. — Какая удача!.. Виталий Гаврилович, сюда! Для вас пополнение, скрипач нашёлся!

Подскочил круглый дядька с весёлыми глазами и с бровями, похожими на чёрные кляксы.

— Что? Скрипач? Кто? Ты? — Он уставился на меня. — А, нет, конечно… Вот ты! — Он прямо затанцевал перед Янкой. — Оч-чень замечательно! Как зовут? Янка! Преч-чудесно! Пойдём-ка, дорогой…

Он поволок оробевшего Янку к столику. Вытащил блокнот, стал что-то записывать, спрашивать. Янка отвечал шёпотом.

Марфа Григорьевна стала мне показывать картинки с рисунками рыцарских щитов и гербов. Я кивал и ничего не понимал. Потому что меня беспокоил Юрка. Он стоял неподалёку, у пластмассовой кадки с большой, но чахлой пальмой. Прищуренно поглядывал на "детсадовскую" суету и шевелил под щекой языком. Вот-вот плюнет и скажет: "Да ну вас вместе с вашими карнавалами". Но пока он молчал и только барабанил пальцами по краю кадки. Она была с землёй, но гудела, как пустая…

Виталий Гаврилович вдруг оставил Ямку. Шагнул к Юрке.

— А ты, друг мой, на чём играешь?

Юрка уперся в него насмешливыми глазами. И я понял: сейчас он вежливо скажет, что играет исключительно на нервах школьных педагогов. И нас вытурят отсюда.

Конечно, Юрка так и сказал. Но Виталий Гаврилович не рассердился:

— На нервах, это само собой. А ещё?

— Всё, — насупленно сказал Юрка.

— Не может быть. И на ударных не играешь?

— Я? — хмыкнул Юрка.

— Но ты же не станешь отрицать, что сейчас выстукивал "Токкату для ударных инструментов" Горнера? Третью часть.

Юрка шевельнул бровями. Приподнял подбородок. И проговорил со спокойной усмешкой:

— Даже и не знал, что в ней три части.

Виталий Гаврилович задумчиво оттянул и отпустил нижнюю губу — она щёлкнула, как резина. Несколько секунд разглядывал Юрку в упор. И решительно сказал:

— Пошли!

— Куда?

— На репетицию, друг мой! Мне нужны барабанщики.

Я глянул на Юрку с завистью и досадой. С завистью — потому что везёт же людям! В барабанщики мечтают попасть все старогорские мальчишки. С досадой — потому что Юрка откажется. Для него это, конечно, "детские пляски на лужайке". Разве его заставишь нарядиться в штанишки с позументами да в рубашку со шнурами и маршировать с барабаном на глазах у толпы?

Сейчас он ответит этому Виталию Гавриловичу…

Но Юрка странно молчал. Потом спросил, кивнув на Янку:

— А он?

— А он — скрипач. Каждому фрукту своя корзинка… Но вы рядом будете, все музыканты собираются в одном помещении. Пошли! Быстренько!

Что же, в самом деле всякому фрукту своя корзинка. Кому на скрипке играть, кому барабанить, а кому кистями размалёвывать фанеру.

Марфа Григорьевна составила из нас, из "художников", бригаду. В бригаде оказались четверо: тощая молчаливая девчонка Оксана, два брата-близнеца лет восьми, похожие на деловитых мартышек, и я. Мы работали на поляне за павильоном. Ловкие "мартышки" — Петька и Роман — подавали щиты и кисти. Океана с рисунков переводила на фанеру всяких львов, драконов и королевские лилии, а я их расписывал нитрокрасками. Краски противно пахли, но работа мне нравилась. Только тётя Вика застонет, конечно: "Ах, Геля, где ты себя так разукрасил!"

Наконец, когда мы расписали двенадцать рыцарских щитов, "мартышки" в один голос попросились обедать. Оксана ушла с ними. А я… мне тоже есть хотелось, но я ждал: может, вспомнят про меня Юрка и Янка? Может, заглянут узнать, как я тут?