Голубятня на жёлтой поляне

Я сел в траву у дощатой стены павильона и стал соскребать с себя краску. В штаны и в майку она въелась намертво, но от рук и ног отслаивалась легко, тонюсенькими плёнками. Плёнки были прозрачные, как разноцветный целлофан. Я смотрел сквозь них на солнце. Посмотрю, дуну и пущу по ветру, как бабочку… И вспомнил, как Янка играл на скрипке, а вокруг носились жёлтые и красные солнечные пятна. А Юрка слушал, уперев подбородок в кулаки…

…— Гелька, — сказал Юрка.

Я вздрогнул. Повернулся. И не узнал Юрку.

То есть узнал не сразу.

В новенькой форме барабанщика он стал совсем не такой, как раньше. Тощенький сделался, даже маленький какой-то. Как в тот раз, когда я разбил ему нос. И лицо казалось незнакомым, непривычно торчали уши. Успели Юрочку аккуратно постричь, и теперь над ушами и на шее у него белела незагорелая кожа.

Я подумал, что Юрка похож на сердитого страусёнка Антона из многосерийного мультика "Слон Буби и его друзья". Такой же тонконогий, тонкошеий и насупленный, готовый огрызнуться. Было видно, что он стесняется своего парадного наряда с блестящими пуговками и с перьями на берете, но в то же время доволен, что попал в барабанщики.

Почему доволен? Может, он, как все мальчишки, тоже об этом мечтал, только скрывал? Или потому, что барабанщик — тоже музыкант, значит, поближе к Янке?

Ну, что ж… Я прищурил один глаз, а другим посмотрел на Юрку через жёлтую плёнку (голубая форма стала зелёной, а серебряные галуны золотыми).

— Ничего, — сказал я небрежно. — Красив…

Юрка сердито пошевелил щекой, сплюнул в траву. Но сейчас это ему не шло. Он сунул руки в карманы, но кармашки были непривычно мелкие, штаны съехали, чуть не упали.

— Тьфу, — ругнулся он. — Обрядили…

— Дали тебе форму, так радуйся, — сказал я. — А то ёжишься, как мышь в холодильнике.

Он зыркнул свирепо, но тут же примирительно сказал:

— Не понимаю, чего ты заводишься.

— Потому что завидно. Тоже хотел в барабанщики.

Пускай гадает, всерьёз я это или дразню его.

Юрка решил, что всерьёз. Неуверенно сказал :

— Я там спрашивал… можно ли тебе. Но все места уже заняты.

— Врёшь, — вздохнул я. — Ты не спрашивал, потому что у меня слух, как у больной курицы.

Юрка мигнул и сжал губы. Я увидел, что светлые полоски вокруг ушей у него порозовели.

— При чём тут слух, это же барабаны… — пробормотал он. — Там правда мест нет… Чего ты…

Он вздохнул и неловко затоптался (ну, в точности, как страусёнок Антон, который пришёл просить прощенья у слона).

Да, здорово я его подцепил… А может, не надо? Я же не хочу ссориться. А если Юрка скажет: ну и катись ты от меня к чертям! Тогда я как?

Я быстро спросил:

— А с ногой-то что?

По правой ноге у Юрки вниз от колена словно кто-то провёл крупной тёркой.

— А! — будто обрадовался он. — Бежал да запнулся на дорожке. Там, где эта дурацкая статуя с веслом. Ка-ак брякнусь.

— До парада заживёт, — утешил я.

— До парада нам надо сделать самое главное, — деловито сказал Юрка. — Придумать план, как зажечь искорку.

— Это запросто, — отозвался я, внутренне гордясь. — Это я беру на себя.

Дело в том, что всех нас, "художников", за нашу работу обещали записать в команду волшебной стражи. Перед началом парада и карнавала мы в серебряных шлемах будем стоять на башне, над разукрашенной аркой. На верхушке башни установят чашу для праздничного огня. Вроде олимпийской. Кто-то из ребят поднимется с факелом и зажжёт огонь. Я к наконечнику своего копья примотаю наш стерженёк с серебристым порошком и поднесу его к пламени. Других "стражников" я тоже подговорю зажечь на копьях бенгальские огни — тогда на меня никто не обратит внимания. Все решат, что так и надо: праздничный салют.

Этот план я и поведал Юрке. С намёком в голосе: пока вы там занимались вашей музыкой, я времени не терял.

Юрка сказал с одобрением:

— Голова у тебя работает. Только не промахнись там.

Я ответил, что, если я такой беспомощный растяпа, пускай Юрка сам всё придумывает и делает. Или Янка… Я чуть не брякнул "твой Янка".

Но Юрка сказал миролюбиво:

— Я же ничего, просто предупредил… А Янка… Гелька, он не прибегал?

— Здрасте, я ваша бабушка с Юпитера! Вы же вместе ушли.

— А там нас в разные комнаты развели…

— Никуда он не денется, — сказал я. — Юрка, пошли обедать.

— Без Янки? Мы с ним договорились, что вместе… Пойду посмотрю, где он там…

— А! Ну давай… — сказал я.

И стало мне как-то на всё наплевать. И на искорку, и на праздник, и на то, что кругом лето — самое хорошее в жизни время… А ещё я вдруг подумал: "Почему всё-таки не едет папа? Только из-за работы?"

Но к вечеру настроение у меня наладилось, Мы собрались в "Курятнике" и сидели до звёзд. Глеб рассказывал, как он с ребятами в интернате строил из дырявой моторки трёхмачтовый фрегат и как они чуть не потонули на пруду, и как им попало. Ерёма что-то мурлыкал своим радиоголосом и при фонарике чертил на мятых листах будущего Ваську. Янка заглядывал ему через плечо и что-то советовал.

Юрка был тихий и непонятно задумчивый…