Голубка

пела она, и я явственно представлял голубое море, парусник, солнце, себя на палубе, чаек и, конечно, голубку, которая садится на мою ладонь. От мелодии, которую я уже слышал по радио, хотелось плакать. Она проникала в самые глубины души. Быстро вытерев слёзы, я оглянулся: не видел ли кто-нибудь из друзей моей слабости?

Мы с пацанами и девчонками со двора в тот декабрь почти каждый день бегали в старинное здание САНИИРИ, что расшифровывалось как «Среднеазиатский научно-исследовательский институт ирригации». В этом здании, похожем на замок, до революции располагался «Охотничий домик» для офицеров. А в советские времена здесь обычно организовывали избирательные участки. Крыльцо украшалось кумачовыми лозунгами, плакатами, портретами кандидатов в депутаты Верховного Совета с подробными биографиями. Обычно в начале вечера сухонький старичок из общества «Знание» читал лекцию о международном положении, в которой он разоблачал американских империалистов, германских реваншистов в лице Конрада Аденауэра и ревизионистов типа предателя югославского народа Иосипа Броз Тито. Потом крутили кино.

Киномеханик передвижки заправлял переносной проектор, выключал верхний свет, и волшебный луч вырывался на экран-простыню. Затаив дыхание, мы самозабвенно смотрели фильмы преимущественно о Гражданской войне или о героях-разведчиках. Какие-то смотрели по несколько раз, и в том месте, где фашистский генерал поднимал бокал со словами «За победу!» – мы хором отвечали из тёмного зала:

– За нашу победу!

Но сегодня вместо кино был концерт художественной самодеятельности. На улице было холодно и неуютно, а здесь топилась огромная изразцовая печь, и было приятно чувствовать под собой мягкость старинных потёртых кресел, разглядывая лепнину на охотничью тему под сводами небольшого зала.

Меньше месяца оставалось до денежной реформы, четыре месяца до ликования по поводу полёта Юрия Гагарина в космос и три месяца до моего четырнадцатилетия. Уже кое-где висели транспаранты «С Новым, 1961 годом!», и я с волнением открывал для себя, что, если перевернуть это магическое число, оно снова станет – 1961!

Мария продолжала петь:

О голубка моя, будь со мною, молю,
В этом синем и пенном просторе,
В дальнем родном краю.
О голубка моя, как тебя я люблю,
Как ловлю я за рокотом моря
Дальнюю песнь твою.

Закончив петь, она как-то неловко поклонилась. Зал зааплодировал. Раскрасневшаяся, взволнованная, она спустилась со сцены и прошла мимо меня. Смешанный запах духов и жаркого тела на мгновение обдал меня необыкновенной волной.

Прошла зима, весна, и уже кончалось лето.

И расшифровка аббревиатуры «СССР – Стакан Семечек Стоит Рубль» уже не была актуальна. Стакан семечек стоил уже не рубль, а десять копеек.

Ночами мы вглядывались в тёмное небо и среди звёзд искали проплывающие огоньки спутников.

Почти каждый августовский вечер ходили в парк Тельмана. Иногда с родителями, но чаще с друзьями. Маршрут наш не имел никакой логики и смысла. Мы бродили по парку, оказываясь то в одном месте, то в другом. Если не было денег, перелезали через забор летнего кинотеатра и смотрели фильмы или стояли у решётки платной танцплощадки, с интересом разглядывая в толпе кучку «стиляг». У них были узкие брюки, «коки» на головах и яркие рубашки. Пока среди танцующих мрачно ходили дружинники с красными повязками на рукавах, они, как и все, танцевали вальсы или в крайнем случае танго. Обычно трубач громко кричал, в который раз повторяя свою заезженную шутку:

– А теперь танго-орангутанго!

И все каждый раз смеялись. И начиналась «Кумпарсита». Но когда дружинники уходили, один из «стиляг» давал знак музыкантам, звонко щёлкнув пальцами: «Давай, Гарик!»

«От Москвы и до Калуги мы танцуем буги-вуги!» – задавала ритм ударная установка, ухал контрабас, звонко выводила труба. И толстые подошвы ребят, и каблучки девушек словно вырывались на свободу.

Танцевали и буги-вуги, и рок-н-ролл.

– Ван, ту, фри, фо, файф о клок! Рок! Рок!

Крики, заливистый свист, пыль столбом! Но прибегали грозные дружинники, теперь уже с милиционером в белой форме и сдвинутой на затылок фуражке. Он свистел в латунный свисток: «Прекратить!» И снова на танцплощадке звучали размеренные вальсы, допустимые фокстроты Цфасмана и «Ландыши»… Белого мая привет…