Голубка

В этот день Калерия не вышла к гостям, а вечером к ней прибежала Рита Малышева, и они весь вечер шушукались в Лериной комнате.

В конце месяца генерала Подольского провожали в командировку.

— Еду, дочка, на местах смотреть воплощение своего плана! — говорил генерал, прохаживаясь по небольшой, но светлой комнате дочери. — Ответственно, конечно, но и честь большая…

— Ты поедешь в Европу… — полувопросительно проговорила Лерочка, изо всех сил сжимая в пальцах учебник биологии. Она представила, что отец совсем скоро будет так рядом с Юрой, возможно, будет разговаривать с его отцом… У нее перехватило дыхание. — Как бы я хотела поехать с тобой!

— Будет, дочка, в твоей жизни еще и Европа, и все. Учись только хорошенько, не подведи батьку… — своим обычным, смешливым тоном прогремел генерал. — Осталось всего ничего, большая уже…

— Папа, — вдруг заговорила Лерочка, опустив глаза в пол и поставив на колени учебник. — Ты всегда будешь любить меня? Всегда-всегда?

— Что за вопросы, маленький? — не понял генерал и остановился посреди комнаты.

Он внимательно взглянул на дочь. Бледный профиль, закутанная в шаль фигурка. Вроде бы дома тепло, а она мерзнет. Как-то не может он привыкнуть, что дочь уже барышня. Ему удобнее говорить с ней как с маленькой. Пробуешь как со взрослой — она вдруг задает странные вопросы. Нет, лучше как с маленькой.

— О чем ты, Лелик, не пойму? — Генерал часто называл дочь детскими именами. Но тут дочь вскинула на него глаза, полные слез. Он поспешил уверить: — Конечно же, я всегда буду любить тебя, котенок! Как же иначе?

— А если… если, папа, я не оправдаю твоих надежд? Тогда…

— Ах вот ты о чем! — всплеснул он руками. Он взял маленькую детскую табуреточку, что стояла у дочкиной кровати, подвинул поближе, сел. — Ты о медали… — протянул он и тоже взялся за выставленный как щит учебник. При этом его большие грубые пальцы накрыли дочкины — тонкие и нежные. — Знаешь, золотая медаль — оно, конечно, хорошо, но это не главное. Есть в жизни вещи поважнее…

Лера с надеждой вскинула глаза на отца:

— Какие вещи, папа?

— Петя! Машина пришла! — Татьяна Ивановна заглянула в комнату.

Генерал потрепал дочь по голове и поднялся:

— Думаю, ты сама знаешь.

— Не омывай отца слезами, — одернула мать. — Не на войну отправляем!

Началась суматоха последних минут, наставления, просьбы. Никто не обращал внимания на заплаканную девушку, которая льнула к отцу, но у которой уже не было шансов остаться с ним наедине хотя бы минуту.

Поезд ушел. Мать и дочь вернулись с вокзала домой. Квартира показалась им огромной и пустой. Громко стучали настенные часы в гостиной, шумно опускалась гирька на цепочке. Было слышно, как простучал копытами по мостовой патруль конной милиции.

— Лиза, поставь самовар, — размякшим голосом попросила Татьяна Ивановна. — Посидим втроем, посумерничаем…

В прихожей раздался звонок. Лиза пошла открывать.

Когда Лера выглянула в коридор, увидела домработницу с конвертом в руках. Та крутила конверт, словно была не в состоянии понять, что это такое.

— Лиза, это мне! Мне?

Лера выхватила конверт, глазами схватила имя на конверте, покраснела, побледнела, прижала письмо к груди и побежала в свою комнату. Лиза слышала, как щелкнул дверной замок.

— Лиза, что за шум? Кто приходил? — Татьяна Ивановна выглянула из комнаты.

— Почтальон приходил. Письмо для Лерочки, — тихо ответила Лиза и, не глядя на хозяйку, поспешила шмыгнуть на кухню.

— Какое письмо? От кого? — Татьяна Ивановна толкнула дверь в комнату дочери, но та оказалась заперта. Она пожала плечами. В ожидании чая Татьяна Ивановна уселась за свою работу — она крючком вязала новую салфетку на стол. Навыки, полученные в деревенском детстве, Татьяна Ивановна сумела превратить в хобби и теперь с удовольствием рукодельничала, украшая дом. Повсюду лежали белые крахмальные ажурные скатерти и салфетки, что придавало убранству одновременно простоту и шик.