Голубка

Медсестра повернулась, держа на вытянутых руках инструменты. В окно настойчиво билась серая, с голубоватым отливом, голубка. Птица зацепилась за деревянную перекладину и ходила по ней, словно пыталась разглядеть, что происходит внутри.

– Раненая, что ли?

Нянечка оставила в покое швабру и подошла к окну.

– Да нет, вроде целая… Смотри-ка! Ходит и постукивает клювом-то. Не боится…

Голубь не торопился улетать. Лера наконец разлепила глаза и прямо над собой в окне увидела голубя. Отчего-то сразу стало горячо в груди, и сердце зачем-то радостно застучало. Радостно и тревожно.

Птица очень старалась, чтобы на нее обратили внимание. Она словно увидела внутри, из-за чего хотела влететь, наверное. Но все три женщины, находившиеся сейчас в палате, завороженно наблюдали за ней, подозревая в этом что-то мистическое.

Лерочка сразу вспомнила Москву, ресторан, и как она хотела стать птицей, вспомнила все. И суеверно подумала о Юре. Ей хотелось, чтобы птицу впустили. А медсестра сказала:

– Теть Галь, прогони ее!

– А?

– Прогони, говорю. Плохая примета, когда птица в окно стучит. Кажется, к покойнику.

– Типун тебе на язык. Скажешь тоже! Девочка у нас родилась, вот и голубь! Радость, значит. Голубь – это к радости…

Нянечка загремела ведрами и ушла. Птица вдруг с шумом отпрянула от окна и улетела.

Лера смотрела ей вслед во все глаза. Что они сказали? Девочка… Это значит, у нее родилась девочка. Голубка…

Она не успела осознать эту мысль, когда медсестра опустила инструменты в кипящую воду и сказала:

– Ну что, мамашка, поднимайся. Держись. Поехали в палату.

Откуда-то взялась каталка, Леру переложили и повезли в палату. Вопреки ее ожиданиям палата оказалась отдельной. Она снова осталась одна.

Татьяна Ивановна не могла себе позволить ни на минуту расслабиться. Ей все предстояло сделать самой. Пока малышку заворачивали, у крыльца ее ждала машина. Татьяну Ивановну сопровождала медсестра, которая и держала ребенка. Они сели в машину и поехали. Медсестра откинула вышитый уголок и улыбнулась ребенку.

– Хорошенькая какая, – восхитилась она. – Хотите посмотреть?

Татьяна Ивановна так взглянула на медсестру, что у той пропало желание общаться. Остаток пути ехали молча. И когда водитель привез их к серому казенному зданию Дома ребенка, у медсестры не возникло больше порывов растопить лед суровой дамы.

Она не подозревала, что за этой внешней холодностью таится душа, в которой не все спокойно в эти минуты.

Нет, нелегко дался Татьяне Ивановне этот шаг, который был в деталях продуман. Были мгновения, когда что-то сопротивлялось внутри ее, что-то екало и сочилось. Однако же она была уверена, что по-другому поступить не может. Она должна думать прежде всего о своей семье. Горячо любимой семье – Пете, Лерочке. Она должна сделать все, что решила, для их общего блага.

Нянечка, принимающая младенца, не показывала удивления или же возмущения. Каждый день приносили им отказников, но редко – в таких богатых, с любовью собранных одежках. Чаще – в казенном выцветшем одеяльце с печатью.

– Королевна просто! – причмокивала нянечка, любуясь вышивкой на пододеяльнике, разглядывая платочки, которые Татьяна Ивановна сложила в остальное белье. – Да это у нас богатая невеста, с приданым…

– Я где-то должна расписаться? – с досадой перебила Татьяна Ивановна. Ей хотелось как можно скорее уладить все формальности и покинуть это учреждение. После пережитых треволнений и бессонной ночи она едва стояла на ногах. Но об отдыхе не могло быть и речи. Ей предстояло увидеться с дочерью, разговаривать с ней. Татьяна Ивановна больше всего сейчас боялась реакции Калерии. Она не знала, чего ей ждать. В проснувшемся роддоме царила обычная жизнь – новая роженица со стонами ходила по коридору, поленышками завернутых малышей несли кормить, в послеродовой палате, где лежало человек восемь счастливых мамаш, раздавался смех.

Калерия лежала в отдельной палате. Сначала Татьяна Ивановна подумала, что дочь спит, но Лера открыла глаза и жадно вцепилась глазами в мать. Татьяна Ивановна почувствовала себя как под прицелом. Она испугалась, что Лерочка сейчас все прочтет по ее глазам. Но выдержала этот взгляд, положила свою руку поверх дочкиной. Лера увидела, что лицо матери измучено бессонной ночью. Обычно свежая, ухоженная и довольная собой, сейчас она выглядела подавленной. Под глазами – темные круги, в углах рта – скорбные морщинки. Ничто не укрылось от быстрого взгляда Лерочки.

– Мама! Она умерла! Они сказали мне, что она умерла! – Лера села на постели, и Татьяна Ивановна тут же сделала движение навстречу. В ее лице, как в зеркале, отразилась боль.

– Да, моя дорогая, я знаю!

Татьяна Ивановна не притворялась, она понимала, как должна переживать свое горе дочь. Однако знала и то, что все проходит. Особенно в 17 лет.

– У тебя были трудные роды. Ребенок слабенький, это бывает…

Татьяна Ивановна держала дочь в своих объятиях и гладила по спине, по голове. Как в детстве, когда та болела.

– Мама, она прилетала ко мне, я видела!

– Что ты, Лерочка, о чем ты?