Голубое марево

— Что… вот эти ботинки.

— Сами пришли! — Шарипа звонко рассмеялась. — Ой, глупыш ты мой. Да пойдем же скорее. Откуда неживые ботинки возьмутся в доме, если их кто-нибудь не принесет? Я принесла. К твоему дню рождения.

— Мой день рождения…

— А что, за месяц вперед нельзя купить? Только вот плохо, что ты увидел. Теперь неинтересно.

Но Тулымхан что-то не очень поверил ей. Он потянулся к ботинкам рукой, чтобы рассмотреть эту обувь как следует, но Шарипа обняла его сзади.

— Нельзя, — сказала она. — Посмотришь, когда подарят.

И чуть ли не насильно впихнула его в ванную. Пустила воду из крана. Принесла все необходимое для мытья: мыло, мочалку. А затем снаружи подперла дверь не то старым тазом, не то табуреткой — чем-то, в общем, основательным.

— Убежишь еще, — сказала она, стараясь перекричать шум льющейся из крана воды. — Мойся побыстрее. Я пока поесть приготовлю. Проголодался, поди.

Тулымхан только делал вид, что моется, он лишь сполоснулся. Его грызли сомнения. Черные ботинки… Надо бы все-таки рассмотреть их. Но ботинок, когда он вышел, на месте не оказалось.

— Что ты ищешь? — спросила Шарипа, увидев, как Тулымхан роется в обувной полке, вынимая всю обувь подряд и заталкивая ее обратно.

— Да эти вот…

— Зачем они тебе?

— Рассмотреть хотел. Вроде бы ношеные…

— Новые, — ответствовала Шарипа. — Совершенно новехонькие. Сказала ведь, подожди до дня рождения. Тогда и дам.

— Они мне не нравятся, — сказал Тулымхан. — Какие-то… ну как… страшные какие-то.

— Ну, а я… нравлюсь?

Она все еще была не одета. По-прежнему безо всего под халатом. Она его застегнула на все пуговицы. Только самая нижняя оторвана. И полы халата расходятся. И видны ее гладкие белые бедра. У Тулымхана все поплыло в глазах от желания.

— Может, чай после попьем?

— Давай, — сказала жена. — Я ведь по тебе тоже соскучилась.

Не то осень, не то зима, точнее, ни то ни се — пора предзимья затянулась. Тулымхан с Найлей выходные дни стали теперь проводить дома. Пойти бы прогуляться, отдохнуть, но день холодный, промозглый. На салазках бы покататься, да на земле и снега-то нет. Ночью — ледяная корка, днем — слякоть. Шарипа тоже вся извелась, прислушиваясь к сводкам синоптиков. И когда наконец в один из вечеров накануне выходного крупными хлопьями повалил снег, все ему обрадовались.

Тулымхан взял санки, все лето простоявшие привязанными на балконе, почистил полозья, протер, даже веревку привязал новую — в общем, подготовился как надо.

Наутро, торопливо позавтракав, они с Найлей отправились за город. Шарипа проводила их до телефона-автомата у почтового отделения. Ей надо было позвонить какой-то женщине, подружке по работе.

Прогулка вышла прескверная. Слой снега оказался слишком тонким, А под ним — или застывший шишками лед, или просто окаменелая земля. В первый же раз, как санки попали на лед, они заскользили юзом, перевернулись, и Найля разбила себе нос. Дети часто падают. Поднимутся — и тут же снова включаются в игру, не успев и снег-то с себя стряхнуть. Тулымхан, оставшийся на горке, даже в ладоши захлопал и закричал что-то веселое, когда санки перевернулись. Но, увидев, с каким громким ревом встала дочурка, увидев лицо ее, все в крови, он испугался.

Кровь остановилась быстро. Найля перестала плакать. Все у нее вроде было в порядке — ни царапин, ни ушибов. Но тем не менее гулять дальше как-то сразу стало неинтересно. Тулымхан, ведя Найлю за руку и волоча на веревке санки, пошел домой.

Он переступил порог квартиры — и недоуменно замер на месте. Кто-то невероятно громадный, горбоносый, в черной папахе, надвинутой на глаза, снимал в прихожей пальто. Тулымхан был до того ошарашен, что, забыв, как он только что самолично открывал дверь своим ключом, решил даже, что нечаянно попал в чужую квартиру. Незнакомец тоже опешил. Как снял один рукав, так и остался стоять с полуснятым пальто, выпучив на Тулымхана большущие круглые глаза.

— Вы… вы извините… я так… — сказал незнакомец, и сизые от бритья щеки его нервно задергались.

В это время из кухни выбежала Шарипа. Но выразить свое удивление она не успела. Найля, ровно ни на что не обратившая внимания и, как вошла, скинувшая в прихожей валенки и направившаяся было в комнату, увидев мать, расплакалась, вспомнив, видимо, как упала с санок и разбила себе нос.

— Что с ней? — испуганно уставилась на Тулымхана Шарипа.

— Ш-шанки упали, — проревела Найля, утыкаясь лицом в материн подол.