Голубое марево

Увидел его профессор только сейчас или наблюдал за ним краешком глаза уже давно, — как бы там ни было, но вдруг он кивнул Едиге и указал взглядом на окно. «Открой форточку!» — догадался Едиге. Не обращая внимания на Бакена, он подошел к окну и распахнул форточку. В комнату хлынул клубящийся белым паром поток свежего морозного воздуха. Профессор поежился — впрочем, не преминув поблагодарить Едиге довольной улыбкой — и хотел было продеть руки в рукава халата. Но как ни пытался нашарить их позади, рукава не находились — халат был накинут наизнанку.

— Давайте сюда, — сказал он, по-прежнему улыбаясь Едиге. Но слова эти уже предназначались Бакену. Затем он взял со стола обыкновенную школьную вставочку — впрочем, о б ы к н о в е н н у ю  ли, такой теперь не купишь, пожалуй, ни в каком магазине — с обыкновенным ученическим перышком и ткнул им в фиолетовое озерко, до краев наполнявшее массивную старомодную стеклянную чернильницу, которая тоже навряд ли могла сойти за украшение современного профессорского кабинета.

— Что писать?

— Наверное, как положено, Азь-ага: «Рекомендую в печать…»

— В каком виде?

— Конечно же, «по исправлении недостатков», Азь-ага…

«По исправлении недостатков рекомендую в печать» — наискосок, в верхнем уголке первой страницы, черкнул профессор своим стремительным, как бы летящим почерком. Отбросив сердитым движением ручку, он схватил за голову маленький бюстик Джамбула, стоявший рядом с чернильницей. «Наверное, ищет пресс-папье», — подумал Едиге. О том, что бюст Джамбула — не пресс-папье, профессор догадался в следующую же секунду, с недоумением разглядывая его в своей руке.

— Алима! — рявкнул он.

За дверью раздались поспешные шаги. Но туговатый на ухо Азь-ага их, очевидно, не расслышал.

— Байбише!..

— Я здесь, — откликнулась тетушка Алима, и, бесшумно притворив дверь, она протиснулась в комнату, слегка запыхавшись.

— Где Джамбул? — грозно спросил Азь-ага.

— Которого студенты подарили?

— Он самый!

— Ты держишь его в правой руке. — Тетушка Алима потупилась.

— Я говорю: где пресс-папье?.. — загремел профессор, вторично поняв свою ошибку.

— Пресс-папье у тебя в левой руке. — Губы у тетушки Алимы вытянулись в ниточку. Она едва удерживалась, чтобы не рассмеяться.

В самом деле, Бакен, который к тому времени уже спохватился, обнаружил пресс-папье под грудой газет и вложил профессору в руку.

— Чтоб ему провалиться! — воскликнул профессор. Больше ему не оставалось, что сказать.

Чернила между тем успели высохнуть. Азь-ага с досадой вернул на положенные места пресс-папье и бюст Джамбула, отодвинул от себя рукопись Бакена и принялся вновь, по-прежнему безрезультатно, отыскивать за спиной рукава халата.

— Я помогу, — предложила тетушка Алима. Она потянулась к халату, собираясь надеть его на мужа, как надо.

— Чего тебе? — нахмурил косматые брови Азь-ага и уставился на жену с таким видом, словно она отвечала за любые несовершенства мира, в том числе и за его бездарного ученика.

— Не кипятись, — сказала тетушка Алима. — Дай-ка тебе помочь, ты ведь халат наизнанку набросил.

— Не мешай нам, — произнес Азь-ага сурово. — Сколько тебе повторять: не заходи в кабинет, пока я занят!

Тетушка Алима, чуть усмехнувшись, взглянула на Едиге и не спеша выплыла из комнаты.

— А вы, молодой человек, почему не считаете нужным здороваться? — осведомился доцент, бережно укладывая в портфель свою тощую рукопись. Теперь голова его была вскинута вверх, как грибная шляпка после дождя.

— Я поздоровался, когда вошел, вы не заметили, — сказал Едиге.

— Вот как… Ну-ну… — кивнул доцент снисходительно и поинтересовался: — А диссертация? Что-нибудь получается? Уже приступили?

— Приступаю понемножку. Хотя, наверное, «все рога себе обломаю»[1], пока напишу.

— Хм-хм… Удивляет меня нынешняя молодежь, Азь-ага! Ей бы всего добиться без труда, без напряжения… А ведь с давних пор известно: заниматься наукой, искать истину — все равно что копать колодец иголкой. Тут необходимо терпение, упорство, самозабвение, наконец! А танцульки… Рестораны… Девушки… Э, нет, ученую степень так не получишь! Заруби это себе на носу, братец!

— Зарублю, Бакен-ага.

— Ну, то-то. Мы еще поговорим как-нибудь поподробней… Азь-ага, я не прощаюсь: мы приедем в аэропорт вас проводить.

Он слегка, но вместе с тем почтительно поклонился профессору — солидный, знающий себе цену молодой доцент — и, не взглянув больше на юного аспиранта, твердо и четко ступая, вышел из кабинета.

Азь-ага несколько минут продолжал сидеть, утомленно ссутулившись, опираясь щекой о левую руку, а сухими, костистыми пальцами правой постукивая по столу.

— Чего стоишь? — спросил он вдруг, словно очнувшись. — Проститься пришел? Садись. Что нового? Что сделал за последнее время?

— Сдал один минимум. По философии.

— Так… Ну, что же, молодец!

— Получил «отлично».

— Еще раз молодец. Как же это у тебя получилось?

— Многие аспиранты до меня проваливали экзамен… Вот я и боялся… Готовился…

— Кто готовится, чтобы не провалиться, получает «удовлетворительно». И тратит время попусту. Сколько ты готовился?

— Два месяца.