Голубое марево

— Excuse me[6], — рассмеялась Зада. — Беру свои слова обратно. Для меня самый великий лингвист, самый великий археолог, самый великий физик и вообще самый великий человек — Халел.

— Все присутствующие заслуживают столь же высокого мнения, — сказал Халел. Он кашлянул для солидности, выпятил грудь и распрямил плечи.

— Разумеется, — сказала Зада. — Я придерживаюсь точно такого же мнения о Кенжеке и Едиге.

— Безмерно благодарен, — склонил голову Едиге. — Да вознаградит вас аллах за добрые слова!

— Такие джигиты, как мы, в старину, бывало, за один присест уплетали полжеребенка, — сказал Халел — Каждый съедал по целому барану…

— А я когда-нибудь съем тебя, — прошептал Едиге на ухо Гульшат.

— По целому барану, не меньше… А дети атомного века, собравшись такой многочисленной компанией, не в силах одолеть двух цыплят…

— Ты обязана меня бояться. Ведь я опасный человек. Очень опасный…

— Каких-то двух несчастных цыплят! Мудрецы были правы, люди вырождаются…

— Кто, в конце концов, у нас тамада? — повысил голос Кенжек.

— Монарху не пристало напоминать своим подданным, что он их повелитель, — сказал Халел.

— Видно, с тех пор, как был свергнут Николай Романов, у людей совсем не осталось уважения к престолам и скипетрам, — сокрушенно развел руками Кенжек. — Я готов отречься от власти. Причем по доброй воле, прошу это учесть…

— Первый случай в истории, — отметил Едиге. — Властитель добровольно отказывается от своего трона.

— Кенжек остается единственным и полноправным самодержцем за нашим столом! — провозгласил Халел.

— Тогда прекратить галдеж! — Кенжек позвякал ножом по пустой бутылке. — Возвращаюсь к своим непосредственным самодержавным обязанностям. Предоставляю слово Халелу!

— Ваше величество, я уже дважды…

— Если я приказываю, будешь и трижды!..

— Ладно, налейте вина девушкам, — сдался Халел. И, наполнив стопки Едиге и Кенжека, бросившихся наперебой ухаживать за девушками, подлил себе «столичной». — Моя речь будет короткой. За мужчин!.. За миллионы мужчин — всех континентов и рас, любого цвета кожи и веры, за настоящих мужчин, и в первую очередь — молодых, светлых разумом, чистых сердцем, благородных в помыслах!..

— Твое место на трибуне Организации Объединенных Наций, — признал Едиге.

— Прошу не перебивать оратора, — Кенжек снова позвякал по бутылке.

— Кроме шуток, друзья, выпьем за парней, которым предстоит строить завтрашний мир!

— Толковый тост, — одобрил Кенжек. Он чокнулся с Халелом.

— А куда же деваться девушкам? — спросил Едиге. — Ведь мы пьем только за парней?..

— Ты глуп, мой дорогой, — сказал Халел. — Никуда они от нас не денутся…

— Это он так острит, — поморщилась Зада.

— В моих взглядах за последнее время кое-что переменилось, — усмехнулся Едиге. — Произошла эволюция. Теперь я считаю, что глупость — еще не самый страшный порок. Все горе от ума, если он мешает сердцу… Я, кажется, не слишком удачно выразился?..

— Ничего, — великодушно кивнул Халел. — Но закон, который ты открыл, верен в одном-единственном случае.

— В каком же?..

— Если ты влюблен. Влюбленному положено быть глупым.

— Тогда выпьем за глупость!

— Чокнемся, Гульшат, за здоровье этих джигитов…

— Да здравствуют парни! — сказал Кенжек.

— Да здравствуют девушки! — сказал Едиге.

— Спасибо за внимание, — сказала Зада.

— Вы как хотите, а я пью за свой тост, — сказал Халел.

Кенжек поднялся и поставил пластинку.

И начались сумасшедшие современные танцы. Комнату наполнили стук и грохот, шум и гам. От звуков громыхающей, визжащей, завывающей музыки раскачивалась под потолком одинокая лампочка, сам же потолок готов был, казалось, рухнуть, предварительно расколовшись надвое. А пол, содрогающийся и стонущий под каблуками и подошвами не знающих устали ног?.. Он лишь чудом не провалился.

Всех удивили Халел и Зада — ну и танцоры, просто экстракласс! Буйные космы Халела вздыбились пуще прежнего, тело, обычно такое неуклюжее, до последней клеточки наполнилось веселой пружинистой силой. Как акробат в цирке, кружил и вертел он вокруг себя маленькую, упругую Заду. И было похоже, что они не повторяют заученные движения, а вдохновенно импровизируют страстный, подсказанный музыкой танец. Оба забыли — о себе, о других, они танцевали, и танец этот напоминал игру возмужавшего, полного мощи льва и юной пантеры…

Что же до Едиге, то в студенческие годы он тоже не пренебрегал танцами, но с Халелом ему было не сравниться. Тем не менее, взбодренный застольным пиршеством, он предоставил своим ногам полную волю, подхватил Гульшат, и они закружились.

Наконец, когда все порядком запыхались, Кенжек сменил пластинку, и по комнате поплыл старый добрый вальс — танец, родившийся еще чуть ли не при феодализме, процветавший в эпоху развитого капитализма и благополучно здравствующий, даже как-то помолодевший ныне, при социалистическом строе. Однако для усталых танцоров он тоже оказался слишком стремителен, его вскоре сменило медлительно-томное танго.