Голубое марево

На побледневшем лице профессора резко проступило круглое родимое пятнышко над правым виском. Некоторое время Азь-ага сидел неподвижно, не произнося ни слова, только подбородок его мелко, едва заметно подрагивал. Затем Азь-ага, неожиданно грохнув по столу крупным костистым кулаком, на котором, как реки на географической карте, ветвились набухшие синие вены, вскочил и зашагал по кабинету. Он шагал стремительно, взад-вперед, по пестрому ворсистому ковру, застилавшему весь пол, и просторный кабинет, казалось, ему тесен, и тесен для того, чтобы вместить возмущенье, которое клокочет в профессорской груди, угрожая вот-вот извергнуться наружу. И опять, как три месяца назад, Едиге подумал, что Азь-ага похож на разъяренного самца-атана, и не удержался от улыбки. Профессор же, уловив ее краем глаза, остановился и замер посреди комнаты, словно не веря себе.

Не известно, что последовало бы дальше, но тут, к счастью, постучали в дверь.

— Папа, можно к тебе?

Не дожидаясь ответа, в кабинет вошел юноша лет двадцати двух — двадцати трех, высокий, с тонкими чертами лица и гладко зачесанными назад густыми волосами. Он был статен, красив, одет со вкусом. У него точно такое же родимое пятнышко, как у Азь-аги, только не над виском, а чуть пониже. И глаза такие же черные. В остальном же — и прямым тонким носом, и округлым, девически-нежным подбородком — он походил не на лобастого, тяжеловесно скроенного отца, а на мать, которая в свои пятьдесят с лишним лет сохранила миловидность. Зато кое-чем — и разительно, Едиге определил сразу — он отличался от обоих: ни Азь-агу, ни тетушку Алиму нельзя было заподозрить даже в намеке на чванливость. А этот… Он едва взглянул на Едиге, скромно сидевшего возле письменного стола, и взглянул свысока, словно сын бая, владельца тысячеголовых табунов, на самого последнего слугу. Словно ждал, что Едиге тут же вскочит и согнется в три погибели, смиренно его приветствуя. Но Едиге, понятно, и бровью не повел. Он только еще глубже откинулся в кресле, про себя сказав: «Если захочешь, сам первый здоровайся, балбес!»

Однако наследнику тысячеголовых табунов не было никакого дела до жалкого аспиранта.

Подойдя к отцу, он приобнял его одной рукой и что-то зашептал на ухо.

— У меня ничего нет, — сказал Азь-ага, слегка поморщившись, но в то же время с лаской и гордостью глядя на сына: так смотрят на стройного, взращенного на степном приволье красавца аргамака. — Возьми у мамы.

— Она не дает, — мрачно сообщил юный наследник.

— Скажи, что я разрешил…

Через минуту в дверях показалась тетушка Алима.

— Ата, разве ты…

— Дай ему, сколько просит, — перебил ее Азь-ага.

— Что ты, отец, ведь вчера тоже…

— Ладно, ничего не случится. Он с приятелями что-то хочет отметить… Скажи Жорабаю, пускай подбросит их до ресторана и оставит ключи, не дожидается…

— Ох, отец…

— Иди! — строго сказал Азь-ага. — Закрой дверь и не мешай нам!.. — Даже не взглянув на жену, он вернулся к столу. — Ну, — заговорил он с Едиге, — так на чем же мы остановились? — Однако, вспомнив, что совсем недавно был сердит на своего ученика, снова нахмурился.

— Мне хотелось показать вам кое-что, — Едиге торопливо раскрыл портфель. — В архиве я обнаружил одно эпическое сказание… Кажется, никому не известное…

— Что это за сказание, да еще никому не известное? — возразил ворчливо профессор, — Провел в архиве двадцать дней — и готово, получайте «открытие»! Такое редко случается даже с теми, кто безвылазно просидел там по двадцать лет!..

— Слепой и за сорок лет не увидит того, что лежит под ногами, — обиделся Едиге. И не протянул профессору извлеченный из портфеля текст, а продолжал держать его в руке.

— Я слышал, ты начинаешь дерзко себя вести, — сказал Азь-ага. — Это правда… Ну, так что это за сказание?

— Пока я только переписал его. Выводы еще не сделаны… Но, судя по словарю, строению предложений и некоторым именам, известным в истории, можно предположить, что это подлинное историческое сказание и что оно написано в пятнадцатом веке.

— Во-первых, нелепо говорить: «Написанное». Письменная литература казахов свое начало ведет с Абая, эта истина всем хорошо известна…

— Эту истину пора пересмотреть… Потому что…

— Во-вторых… — Профессор повысил голос, заставляя аспиранта умолкнуть. — Во-вторых, не всякое эпическое произведение, в котором встречаются имена исторических лиц, является историческим, если иметь в виду время его создания и достоверность описываемых в нем событий. К тому же казахские исторические сказания возникли, как известно, в восемнадцатом веке и связаны с борьбой против джунгарского нашествия. К этому периоду относится и высший расцвет казахской эпической поэзии.

— Есть основания считать, что казахский эпос расцвел еще в пятнадцатом-шестнадцатом веках. А сказания, записанные в прошлом веке и в таком виде дошедшие до нас, — это приблизительные и ухудшенные варианты, лишенные половины достоинств первоосновы…