Голубоглазый юноша

Назавтра проснувшуюся Джинни встретил ясный солнечный день. Холод в комнате свидетельствовал о том, что снаружи властвовал настоящий декабрь. Этот день, канун сочельника, Джинни ненавидела больше всего; а тут еще культурный шок и нарушение суточного ритма после перелета. Она повернулась на другой бок и снова забылась. Когда она проснулась еще через четыре часа, за окном уже посерело, пошел снег. Она нашла в буфете растворимый кофе и банку черствого арахиса – его пришлось выбросить. Идти на холод за покупками было лень. Голода она не чувствовала – обычное дело в этот день. Она побрела в пижаме в гостиную, стараясь не замечать фотографию Марка и Криса в серебряной рамке на обшарпанном письменном столе. В квартире было всего две их фотографии. На той, которую Джинни сейчас постаралась не заметить, Марк и Крис были сняты на втором дне рождения мальчика. Сев в кресло, она закрыла глаза. Некуда было деться от воспоминаний о событиях этого дня три года назад, когда они отправились в гости с Крисом в коротких штанишках и красном бархатном костюмчике с клетчатой «бабочкой». Как Джинни ни старалась прогнать эту картину, ничего не получалось. Воспоминания пересиливали: она снова и снова видела мысленным взором праздник, потом пробуждение в больнице и Бекки, сообщающую ей о случившемся… Обе тогда разрыдались. Дальше в памяти зиял провал. Через месяц, когда Джинни выписалась из больницы, они заказали поминальную службу – ее Джинни почти не помнила, потому что с ней тогда случилась истерика. Потом она несколько недель лежала в постели в доме Бекки. В телекомпании проявили понимание и предложили вместо увольнения длительный отгул, но Джинни знала, что не сможет вернуться туда без Марка. Работать в новостях без него было бы бессмысленно и слишком больно.

Она жила на их накопления, на его страховку, на выручку от продажи дома. Этих средств хватило бы еще надолго даже при скудности оклада, выплачиваемого в SOS/HR. Она почти ничего не тратила, не желая попадать в ловушку жизненных удобств. Своих потребностей у Джинни не было, не считая замены сносившихся туристических башмаков и грубой одежды для путешествий. Джинни было все равно, как одеваться, что есть, где и как жить. Все, что раньше имело для нее значение, осталось в прошлом. Без Марка и Криса ее жизнь превратилась в пустую скорлупу, и единственным, что сохранило значение, была работа. Джинни не могла выносить несправедливости, которые наблюдала каждый день в странах всего мира, независимо от географического положения и своеобразия культуры. Она превратилась в борца за свободу, в защитницу женщин и детей – затем, как Джинни сама догадывалась, чтобы смягчить свою собственную вину: в ту роковую ночь она оказалась недостаточно бдительной и позволила мужу подвергнуть риску их троих. Джинни предпочла бы погибнуть вместе с ними, но немилосердной жизни угодно было, чтобы она выжила. Ее наказание состояло в том, чтобы прожить остальную жизнь без них. Осознать это было почти превыше сил, потому Джинни и гнала от себя эти мысли, но в этот день их было невозможно избежать. Воспоминания были жестоки и бесцеремонны, как призраки.

Когда стемнело, она подошла к окну и засмотрелась на нью-йоркский снегопад. Снегу успело выпасть три-четыре дюйма. От красоты этого зрелища Джинни вдруг захотелось выйти и прогуляться. Пора было подышать, удрать от своих мыслей. Ее осаждали гнетущие мысленные картины, и она знала, что холод и снег отвлекут ее и хотя бы немного прочистят мозги. На обратном пути можно будет заглянуть куда-нибудь перекусить, у нее ведь весь день не было и маковой росинки во рту. Голода Джинни не испытывала, просто знала, что пора подкрепиться. Главное – сбежать из квартиры и от самой себя.

Джинни натянула два толстых свитера, джинсы, тяжелые башмаки на теплые носки, вязаную шапочку, накинула куртку. Надела капюшон, нашла рукавицы. То немногое, что у нее теперь было, отличалось простотой и практичностью. Все свои драгоценности – подарки Марка – Джинни хранила в сейфе калифорнийского банка. О том, чтобы снова их надеть, нельзя было даже помыслить.

Сунув в карман кошелек и ключи, она выключила свет, захлопнула за собой дверь и спустилась на лифте вниз. Мгновение – и Джинни уже шла, жмурясь от снежинок, по Восемьдесят девятой улице в восточном направлении, к реке, глубоко вдыхая морозный воздух и выдыхая густой пар. Перейдя через дорогу по пешеходному мостику, Джинни остановилась у ограждения и засмотрелась на медленно плывущие по реке суда – буксир, две баржи, разукрашенный праздничными фонариками прогулочный кораблик. Доносившиеся оттуда музыка и веселые крики громко звучали в морозном вечернем воздухе.