Голубой ангел

Извилистая тропка, по которой он мчался за Анджелой, похоже, свернула не в ту сторону, куда направились профессор Рат и Лола-Лола, соединившиеся в браке. И вскоре профессор уже сам продает пикант­ные фотографии певицы. Разве попытка предложить Лену Карри роман Анджелы – не то же самое? Да нет же, здесь все совершенно иначе! Что это Свенсону в голову взбрело? Он никогда не ползал на коленях, не на­тягивал на Лолины ножки чулки, не кричал петухом, не изображал кло­уна, о башку которого фокусник разбивает яйца.

Он с тоской вспоминает разбитые яйца в романе Анджелы. Так раз­ве не был он клоуном, разве не остается им по сей день? Потому-то он и настоял на слушании, вместо того чтобы тихо-мирно подать в отставку. Он знает: шансов победить, доказать свою невиновность нет. Ему нужно публичное унижение, моноспектакль позора и покаяния. Ему нужны эти пятнадцать минут, когда он будет Эстер Прин [30] или же профессором Им­мануилом Ратом, трагическим персонажем, олицетворением гротескно­го, мазохистского самоуничижения. Вот она, сила искусства, – он узнал в герое себя, сумел понять и простить. Никогда не считал себя мазохистом, а вот поди ж ты. Никогда не задумывался о том, как одевается Анд­жела, а некая потаенная часть его души, видно, тянулась ко всем этим железякам. И клоуна из себя никогда не разыгрывал. Мир полон откры­тий.

Фильм еще не кончился. Профессор Рат в своем клоунском наряде приезжает на гастроли в родной город. Там его избивает разъяренная толпа – за то, что он набросился на Лолу, застав ее в объятиях одного липкого типа, Силача Мазепы. Униженный и разбитый, Рат бредет в свою гимназию – по местам былой славы, посреди ночи пробирается в класс и падает замертво на учительский стол. Свенсон искренне надеет­ся, что с ним ничего подобного не случится.

Его жизнь иная, чем у профессора Рата. История учителя, который бросает все ради бессердечной потаскухи, к нему никакого отношения не имеет. И смерть у него будет другая. Мы уже знаем, чем закончилась история Рата. А суд над Свенсоном еще впереди. Он еще хотя бы раз уви­дит Анджелу – на слушании.

На экране появляется слово «Конец», и со Свенсона словно сдерги­вают плед, в который он кутался: он остается один на один со своими мыслями, его пробирает холод, и он решает просмотреть фильм сно­ва – на этот раз представляя себе, как его совсем недавно смотрела Анд­жела. Он встретил ее тогда – в той прошлой, чудесной, утраченной жиз­ни: она как раз шла возвращать кассету.

* * *

В ночь перед слушанием звонит Шерри.

– Я просто позвонила пожелать тебе удачи, – говорит она.

Что доказывает, что Шерри все-таки хороший человек, великодуш­ная, душевная женщина – позвонила мужу накануне его публичной каз­ни. Ему становится только хуже при мысли о том, что он совершил нечто настолько ужасное, что даже человек с таким ангельским характе­ром до сих пор на него сердится. Сколько мужчин виновны в грехах по­серьезнее, причем грешат годами. Свенсон поздно начал. Наверное, в этом его главная ошибка.

Он отправляется в постель в надежде на то, что во сне взамен этих циничных мыслишек придут другие, чистые и светлые – о заблудшей, но искренней любви, придет надежда на то, что прискорбное недоразу­мение будет ему прощено. Если, конечно, это было недоразумение, в чем он сомневается. Он верит, что во всем этом был смысл, что Лола-Ло­ла любила своего учителя, а Анджела любила его. Когда-то.

Слишком уж сложную задачу он задал сну, и сон не идет, Свенсон ле­жит в темноте и обращается с речью к комиссии, уточняет и дополняет свой рассказ о том, что, как ему казалось, он делал, о том, как понравил­ся ему роман Анджелы, об эротике преподавания, об опасности увидеть в своей студентке живого человека. Увидеть живого человека – это навер­няка завоюет сердца женской части комиссии, может, даже Анджела по­жалеет о том, что имела и потеряла. Засыпает он около пяти, просыпа­ется, совершенно разбитый, в семь и не помнит ни слова.

Он надевает темный костюм. Одежда подсудимого. Надо быть реа­листичным. Это же суд, а не студенческая вечеринка. Не междисципли­нарная конференция, созванная честолюбивыми коллегами. Это же его будущее. Почему бы не подчиниться неизбежному, не облачиться в то, во что в гроб кладут? На плечах пиджака пятна как от мела. Свенсон на­чинает их тереть, но они не исчезают. Этого только не хватало. Впро­чем, кто разглядит его плечи – если только он не встанет на колени?

Свенсон отъезжает от дома, назад не оборачивается – вспомни жену Лота, – даже в зеркальце не смотрит. Он понимает, что нет никакого смысла представлять себя библейским персонажем, он обычный преподаватель английской литературы, которого будут судить и признают виновным коллеги-присяжные. Скорее уж он мученик, отринувший все атрибуты прежней жизни и готовый праведником предстать перед судом – как Жанна д'Арк.