Читаем Голубой ангел полностью

Удивительно, но в библиотеке вообще никого нет. Святилище пусто. Кто угодно может стащить журнал со стенда. Свенсон опрометью броса­ется вон из библиотеки, и то, что он с такой легкостью выполнил опас­ную миссию, бодрит его настолько, что он чувствует в себе силы пред­принять поход на Мейн-стрит. С тех пор как Шерри ушла, он старается не бывать в городе – не потому, что опасается встретить знакомых, а по­тому, что непонятным образом боится рождественских украшений. Ес­ли он будет сидеть дома, не включая ни радио, ни телевизора, если будет читать книги, авторы которых давным-давно умерли, может, ему удастся забыть про наступающие праздники. Он никогда их особенно не любил, скорее наоборот, но он уверен, что его настроение, и без того мрачное, неминуемо ухудшится, так как вся эта красота лишний раз напомнит ему, что жена и дочь бросили его аккурат перед Рождеством.

И вот – опять Юстон. Милый провинциальный Юстон! А он чего ожидал – кричащей роскоши универмагов Пятой авеню? Над входом в круглосуточный супермаркет висит гирлянда разноцветных лампочек. На лоскутке подмерзшего газона перед зданием церкви конгрегационалистов – сценка поклонения волхвов, которых изображают манекены в золотых коронах и фиолетовых махровых халатах. Слез умиления их вид не вызывает, и Свенсон спокойно проходит мимо, настолько спо­койно, что решается заглянуть в видеосалон. О чудо! – сегодня у него день удач: салон уже открыт, наверное в расчете на мамаш, которые, от­ведя малышей в детский сад, захотят убить свободное время.

Свенсон обходит стороной призывные стенды с новыми поступле­ниями, проскальзывает мимо рядов унылых романтических комедий и направляется в отдел классики. «Короткая встреча» [27], «Правила игры» [28] – принцип отбора у него примерно тот же, что и с книгами. Он снимает с полки «Голубого ангела», думает, не взять ли, однако ставит обратно – вздрогнув, но не от отвращения, а наоборот: его так и тянет к этой кас­сете. Свенсон уговаривает себя отложить этот фильм до другого раза, когда он ему очень понадобится, когда ему действительно необходимо будет посмотреть, как волшебная сила искусства превращает жалкого, предающегося самоуничижению идиота в трагического героя.


Как ни бережет Свенсон свою хрупкую психику от ужасов праздничного веселья и мрачной действительности домашних праздников, он знает – нутром чует, что наступил сочельник. Он покупает галлон отличного ро­ма и несколько картонок эггнога [29], перемешивает все в хрустальной ча­ше – уж если делать, то как положено, – но половника найти не может и черпает липкую смесь кружкой. Выпив несколько порций, он вдруг на­чинает вспоминать всю череду рождественских праздников – с самого детства. Как-то раз отец подарил ему на Рождество внушительное собра­ние замызганных стеклянных пузырьков с образчиками прибрежных водорослей. А Руби однажды досталась бракованная кукла, которая от­казывалась говорить, писать и вообще делать все что полагалось, и Руби прорыдала весь день, требуя, чтобы ей немедленно принесли новую.

Насколько лучше так – одному, в тишине и покое, с морем разливан­ным эггнога, с на редкость подходящими книжками. Он тыщу лет не пе­речитывал «Рождественские повести». Так зачем он сидит у телефона, зачем ждет, что позвонит Шерри или Руби – пожелать счастливого Рож­дества и удачи в новом году? Он разрешает себе представить, как звонит Анджела и говорит, что думает о нем. А о чем ей еще думать – дома, с ро­дителями, в Ныо-Джерси? Конечно, она думает о нем – о том, как будет давать против него показания.

Время опять тянется невыносимо долго. Свенсон чувствует себя как сохнущая от любви девица, ждущая звонка от прекрасного юноши. Он превратился вдруг в героиню романа Анджелы Арго. Пока спиртное не возымело своего волшебного действия – пока что он вполне может сесть за руль, – Свенсон выезжает на пустынное шоссе и направляется к видеосалону.

Ром, к счастью, притупил остроту бокового зрения, и оттого он не замечает одиноких мужчин, в сочельник ищущих развлечений в отделе «для взрослых». Впрочем, он сам с таким виноватым видом пробирается к отделу классики, что можно подумать, хочет отыскать там кассету с детским порно. «Голубого ангела» нету нигде. Он судорожно роется на полках. Кто мог взять этот проклятый фильм? Его годами никто не смо­трел – за исключением Анджелы Арго. Может, она увезла его на канику­лы домой и пересматривает снова и снова, думая о Свенсоне… Ну за что ему все это? Он ведь всего-навсего помог ей с романом.

Свенсон кидается к столику дежурного, за которым сидит хорошень­кая голубоглазая блондинка, херувимчик кисти Боттичелли, и украдкой поглощает спрятанные под столом чипсы. Если уж он решил закрутить роман со студенткой, то почему не выбрал вместо проклепанной акулы, мечтающей только о нью-йоркском издательстве, такую милашку?

– «Голубой ангел» у вас имеется? – спрашивает Свенсон.

Перейти на страницу:

Похожие книги

Аламут (ЛП)
Аламут (ЛП)

"При самом близоруком прочтении "Аламута", - пишет переводчик Майкл Биггинс в своем послесловии к этому изданию, - могут укрепиться некоторые стереотипные представления о Ближнем Востоке как об исключительном доме фанатиков и беспрекословных фундаменталистов... Но внимательные читатели должны уходить от "Аламута" совсем с другим ощущением".   Публикуя эту книгу, мы стремимся разрушить ненавистные стереотипы, а не укрепить их. Что мы отмечаем в "Аламуте", так это то, как автор показывает, что любой идеологией может манипулировать харизматичный лидер и превращать индивидуальные убеждения в фанатизм. Аламут можно рассматривать как аргумент против систем верований, которые лишают человека способности действовать и мыслить нравственно. Основные выводы из истории Хасана ибн Саббаха заключаются не в том, что ислам или религия по своей сути предрасполагают к терроризму, а в том, что любая идеология, будь то религиозная, националистическая или иная, может быть использована в драматических и опасных целях. Действительно, "Аламут" был написан в ответ на европейский политический климат 1938 года, когда на континенте набирали силу тоталитарные силы.   Мы надеемся, что мысли, убеждения и мотивы этих персонажей не воспринимаются как представление ислама или как доказательство того, что ислам потворствует насилию или террористам-самоубийцам. Доктрины, представленные в этой книге, включая высший девиз исмаилитов "Ничто не истинно, все дозволено", не соответствуют убеждениям большинства мусульман на протяжении веков, а скорее относительно небольшой секты.   Именно в таком духе мы предлагаем вам наше издание этой книги. Мы надеемся, что вы прочтете и оцените ее по достоинству.    

Владимир Бартол

Проза / Историческая проза