Голубой ангел

– Когда я училась в старших классах, отец все время грозился покончить с собой. И я не знала ни одного человека – ни в классе, ни среди всех знакомых в нашем нью-джерсийском захолустье, – который бы прошел через то же что я. А когда папа все-таки это сделал, со мной случилось нечто… странное. Вот тогда-то мой врач и дал мне эту книгу. Благодаря ей я поняла, что люди и такое выдерживают. Она действительно мне помогла. Спасла меня. Да и роман замечательный. По-моему, на уровне Шарлотты Бронте и Стендаля.

– Спасибо, – говорит Свенсон. – Я польщен.

Это правда. Свенсон счастлив. Как же приятно думать, что его книга помогла этой девочке. Когда журналисты спрашивали, каким он представляет своего идеального читателя, он говорил, что пишет для людей нервных, чтобы им было что почитать в самолете. Теперь он думает, что отвечать надо было так: для школьников из нью-джерсийского захолустья, для девочек, считающих, что только их жизни изуродовала судьба.

– Можно я вас о чем-то спрошу? – говорит Анджела.

– Валяйте, – говорит Свенсон.

– Вот это все, что описано в романе, так на самом деле было?

– По-моему, мы обсуждали в классе. Нельзя задавать этот вопрос…

– Мы же сейчас не в классе.

– Не в классе, – соглашается Свенсон. – Мой отец погиб именно так. Мы с мамой действительно узнали о случившемся из новостей. Он стал знаменитостью – на четверть часа. И сцена в молельном доме квакеров, когда к мальчику подходит старик и говорит, что его жизнь поднимется из пепла отцовской жизни, – все тоже было на самом деле. – Свенсон столько раз это произносил, что исповедью не считает. Собственно говоря, это предательство его собственного тяжелого прошлого, заранее отлитое в удобную форму, и всякий раз, когда журналисты расспрашивали его про «Час Феникса», он отвечал просто на автомате. – Вы ведь знаете про Вьетнам? И про антивоенное движение?

Анджела вздрагивает и закатывает глаза.

– Ну зачем вы так? Я же не умственно отсталая.

Свенсону стыдно за свой менторский тон, и он пытается вспомнить какую-нибудь новую подробность.

– Вот ведь смешно… Я иногда и сам не могу вспомнить, что происходило на самом деле, а что я выдумал.

– Я бы помнила, – говорит Анджела.

– Вы еще молоды. А как насчет материала к вашему роману? Что там правда?

Анджела вжимается в кресло.

– Ну и вопросик…

Ей явно не по себе, и это заразительно. Но кто объяснит, почему она имеет право задавать такие вопросы, а когда он обращается с тем же к ней – это уже насилие над личностью и назойливость?

– Да ничего, – говорит Анджела. – Я все выдумала. Ну… была у меня подруга, она ставила опыты с яйцами – для урока биологии. Но остальное я сама придумала.

– Что ж, замечательно! – говорит Свенсон.

– Вот так… я хотела спросить, как по-вашему, мне надо что-нибудь переделать в этой главе?

Он же только что просил ее не слушать ничьих советов.

– Давайте вместе посмотрим.

Анджела протягивает ему рукопись, он ее перелистывает. Действительно здорово. Он не ошибся.

– Последняя фраза… Ее можно опустить, и текст только выиграет. Вы и так уже все дали понять.

– Какая фраза? – Анджела пододвигает кресло поближе, они оба, едва не соприкасаясь лбами, склоняются над рукописью.

– Вот эта. – Свенсон читает вслух: – «Я была до безумия влюблена в учителя музыки и, вернувшись из школы домой, думала о нем постоянно». Мы же узнали это из предыдущего предложения. Главу можно закончить и так: «Меня гораздо больше интересовало, что скажет мистер Рейнод, когда я расскажу ему об этом завтра после репетиции».

До Свенсона наконец дошло. Как он умудрился, дважды прочитав текст, не обратить внимания, что это рассказ о влюбленной в учителя девочке? Почему? Да потому, что не хотел понимать. Беседа с Анджелой и без того его вымотала.

– А когда вы начали писать свой… роман?

– В начале лета. Я приехала к маме, и у меня снова был нервный срыв. – Анджела достает из рюкзака ручку, вычеркивает последнюю фразу. – Еще что-нибудь?

– Нет, – говорит Свенсон. – Больше ничего.

– Можно я вам дам продолжение? – Она уже достала новый оранжевый конверт и протягивает его Свенсону.

– Давайте, – говорит он. – Можем обсудить его на следующей неделе, после занятий. Вас это устроит?

– Классно! – говорит Анджела. – Ну, тогда до встречи! Всего!

Уходя, она случайно хлопает дверью и кричит из коридора:

– Ой, извините! Спасибо вам! Пока!

Свенсон прислушивается к ее шагам на лестнице, затем открывает конверт, достает рукопись и читает первый абзац.

Мистер Рейнод сказал: «Есть один малоизвестный факт. В дни равноденствия и солнцестояния яйцо можно поставить вертикально, и оно не упадет». Эта информация показалась мне гораздо более значимой, чем то, что я успела узнать про яйца и инкубаторы. Все, что мистер Рейнод говорил, взмывало ввысь, уносилось к чему-то такому необъятному, как Вселенная, равноденствие, солнцестояние.