Голубой ангел

– На прошлой неделе мы изучали «Большие ожидания». Один из моих учеников – здоровенный малый, любитель пива – спросил, не намекает ли Диккенс на то, что Пип и Магвич состояли в гомосексуальной связи. Он что, хотел меня поддеть? Они все знают, что я гей. Я сказал, что, вероятно, есть литературоведческие труды на эту тему – он может к ним обратиться. Но я лично не считаю, что Диккенс имел в виду такое прочтение. А нас ведь прежде всего интересуют намерения автора.

– Какие еще намерения автора? – кричит Джейми. – Дейв, как ты можешь! Неужели я тебя так ничему и не научил?

Дейв к такому привык. Он пропускает реплику Джейми мимо ушей и продолжает:

– Я думал, на этом все и закончится. Но на следующий день одна девица – она на занятиях говорит такое, что я подозреваю, в прошлой жизни она была протестанткой – пришла ко мне в кабинет и заявила, что после этого разговора не чувствует себя… в безопасности. Она так это произнесла… Признаюсь вам, у меня от таких слов мурашки по коже.

– Почему это? – возмущается Лорен. – Вполне нормальное английское слово, с очень конкретным значением.

– О господи, – вздыхает Джейми, – и тут семантика!

– А ты что, Дейв? – спрашивает Магда.

– Я ей напомнил, что разговор был начат не мной. Сказал, что хочу, чтобы мои студенты могли задавать любые вопросы. Прочел ей двухминутную лекцию о пределах академической свободы. После чего отправился домой и лег в постель с тяжелейшим приступом депрессии.

– Н-да, – говорит ректор и поглядывает то на Дейва, то на Джерри. – А эти случаи – с По и Диккенсом, – они оба на прошлой неделе произошли?

– Да нет, – отвечает Джерри. – С месяц назад.

Бентам качает головой.

– Статистика показывает, что обстановка, я бы сказал, накаляется. Вы что скажете, Лорен? У вас на занятиях подобное случается? По моему разумению, для области гендерных исследований это животрепещущая тема.

Свенсон силится вспомнить, как называется семинар, который Лорен ведет на старших курсах. «Гек-гермафродит: гендерные маски и подлинная сущность Марка Твена. Или – Сэмюэля Клеменса?» Так шутили на факультете, когда вывесили список семинаров. Но теперь все знают, что желающих попасть к Лорен хоть отбавляй. Воспоминание о презрении, которым Анджела облила Лорен и ее трактовку «Джейн Эйр», греет Свенсону душу.

– Конечно, случается, – говорит Лорен. – Я сама эти темы поднимаю. Хочу, чтобы они верили: я на их стороне. Хочу, чтобы они чувствовали себя на занятиях в безопасности – у меня, в отличие от Дейва, от этого слова мурашки по коже не бегут. Хочу, чтобы знали: они всегда могут со мной поговорить, и если у них возникают такого рода проблемы – будь то сексуальное домогательство или что еще, – они могут мне довериться, и я отнесусь к этому со всей серьезностью. Я считаю это своей обязанностью: будучи одной из немногих женщин…

Лорен никогда не упустит случая напомнить, что она была первой женщиной, принятой в штат на английскую кафедру, и до сих пор единственная в штате.

– Всем нам прекрасно известна история Юстона – мученическая гибель дочерей Элайи и так далее. Как бы то ни было, я убеждена, что, когда мы со всем этим разберемся открыто, атмосфера в университете изменится. Воздух станет чище. И тогда мы сможем – ничего не опасаясь – говорить обо всем, не опасаясь неловкостей.

Так вот в чем ошибка Свенсона. Будь у него хоть капля мозгов или хотя бы зачатки инстинкта самосохранения, он бы создавал атмосферу доверия, располагал студентов к себе, говорил бы, как хочет, чтобы они чувствовали себя в безопасности. Тогда бы они вели совершенно свободные дискуссии о совокуплении с целым выводком кур.

– Магда, а что с вашим семинаром? – спрашивает ректор. – Раз зашла речь о дамах вне штата, надо послушать нашу очаровательную поэтессу.

– Даже не знаю, – говорит Магда. – Мне трудно. Все время допускаю ошибки.

Хрипловатый голос Магды дрожит. Свенсону хочется помочь ей, увести из столовой. Не стоит Магде такое говорить. Этим людям доверять нельзя. Они принесут ей вреда больше, чем самый неуравновешенный студент.

– Ошибки какого рода? – спрашивает ректор.

– Кто-нибудь хочет добавки? – спрашивает Марджори.

– Какие ошибки, Магда? – повторяет ректор.

– О господи, – вздыхает Магда. – Просчеты. Ну хорошо, вот вам пример. Я заметила, что мои студенты ограничиваются в своих стихах довольно узким кругом тем. И я прочла им стихотворение Ларкина [15], начинающееся со слов «Они тебя затрахали, твои отец и мать».

– Обожаю Ларкина! – Дейв, святая простота, первым решается нарушить гнетущую тишину. Все остальные просто остолбенели. Магда что, не хочет в штат?

– Я понимала, что это… небезопасно. – Магда включает обаяние – решила подать себя в качестве преподавателя, ночами напролет думающего, как помочь студентам. – Много об этом думала. Понимала, что иду на риск. Но их реакция оказалась гораздо хуже, чем я предполагала. Они все просто с лица спали.

Свенсон подливает себе вина. Сколько Магда выпила? У нее установка на саморазрушение? Жалко ее – у всех, даже у бессердечного Джейми, сердце кровью обливается.