Голубой дом

1956 год. Майе едва исполнился год. На ней распашонка, которая на черно-белой пленке кажется белой, и чепчик, закрывающий голову и шею. У нее недовольный вид. Мать строит рожицы перед камерой, чтобы заставить Майю рассмеяться. У матери счастливый вид. Она красива. На ней длинная юбка колоколом и светлая блузка. На ногах — туфли-лодочки без каблуков. В камере появляется молодой человек и берет Майю на руки. Он целует ее, потом сажает себе на шею. Ева обнимает молодого человека и прижимается к нему. Они все трое улыбаются в камеру. Этот молодой человек — не Ален.

Партизан… Немцы пришли ко мне, велели выдать тебя… Я сотню раз менял имя, я потерял жену и ребенка… старый человек на чердаке… ночь укрыла бы нас, но немцы его захватили…

1960 год. Девочка пяти лет. Она сидит между двумя молодыми людьми за квадратным столом, покрытом клетчатой скатертью. На столе — торт с пятью зажженными свечами. У молодых людей — остроконечные бумажные колпаки на головах. Они смеются и, кажется, очень дружны между собой. Один из них — ее отец. У него короткая стрижка и лукавые глаза. Другой молодой человек поднимается и уходит из кадра. Камера дергается, на пленке на какое-то мгновение появляется кусочек паркетного пола. Майя не узнает эту комнату. Тут на пленке появляется Ева — она сидит на стуле, с которого встал молодой человек. Она разом задувает все пять свечей и смеется, запрокидывая голову, совсем как это делает сейчас Майя, когда смеется… Девочка плачет.

Майя еще раз просмотрела пленку, слушая «Famous Blue Raincoat». Какая она печальная, эта песня… Майя плакала из-за пяти маленьких свечей, которые мать задула вместо нее.

So long, Marianne… So long, Marianne, it's time that we began to laugh and cry and cry and laugh about it all again…[18].

1967 год. На Алене — цветастая рубашка. Теперь он носит длинные волосы. Он показывает в камеру «фак». Во рту у него сигарета. У человека, стоящего рядом с ним, волосы еще длиннее, но завязаны в «конский хвост». Он набрасывается на Алена сзади, вскакивает ему на спину и показывает указательным и средним пальцами латинскую V в знак победы. Оба падают на землю и хохочут. Это происходит перед старой овчарней.

1969 год. Эта пленка отличалась от предыдущих. Чувствовалось влияние андеграундного кино. Появились крупные планы. Пластинка Коэна остановилась. Майя не поднялась, чтоб заменить ее другой. Она внимательно смотрела запись.

Ева, обнаженная, сидела в кресле. Ее длинные белокурые волосы прикрывали груди. Груди у нее были совсем маленькими. Она пристально смотрела на что-то. Бородатый мужчина приблизился к ней и дал ей затянуться «джойнтом». Она закрыла глаза, провела языком по пухлым губам.

Мужчина встал на колени, раздвинул завесу волос Евы и прикоснулся языком к ее груди. Крупный план: язык, проводящий вверх-вниз по напряженному соску.

Затем язык мужчины скользнул ниже по животу Евы и достиг ее лобка. Все тот же крупный план… Майя отвернулась. Это было тридцать лет назад. Ее мать была моложе, чем она сейчас.

Сама Майя мастурбировала не далее как вчера, потому что рядом не было мужчины, чьи руки ласкали бы ее тело. К услугам ее матери было сразу двое мужчин.

Сейчас Еве семьдесят. Она состарилась, сердце ее очерствело. Неужели раньше ее тело вызывало желание у мужчин? Неужели раньше она могла испытывать оргазм?

— Я тебя презираю! Я тебя презираю! — крикнула Майя и, распахнув ставни в гостиной, расплакалась. — Это тебе стоило бы умереть, а не моему отцу! И с какой стати Архангел в те времена был частью твоей жизни, нашей жизни, моей жизни? С какой стати, ты можешь мне объяснить? — И она зарыдала.

So long, Marianne… So long, Marianne, it's time that we began to laugh and cry and cry and laugh about it all again…

Эти слова звучали как вызов в ушах Майи. «It's time».

— Да, самый подходящий момент, чтобы узнать! — сквозь слезы воскликнула она и упала на кровать, уткнувшись лицом в подушку.

Она рыдала, конвульсивно содрогаясь, как ребенок. Иногда останавливалась, чтобы перевести дыхание, и снова шептала, обращаясь к матери:

— Я тебя презираю!

Эти слова срывались с ее губ, то холодные и спокойные, то жестокие, то печальные. Затем Майя снова принималась плакать.