Голубой Марс

Но впереди начинался Нэрроуз, сужающийся пролив. Путешествие из Дю Мартерея почти подошло к концу. Почему хорошее всегда так быстро заканчивалось? Мгновение за мгновением, день за днем – такие насыщенные и прекрасные, – и вдруг они уходили навсегда, задолго до того, как удавалось должным образом в них погрузиться, как удавалось прожить их по-настоящему. Плавать всю жизнь, оглядываясь на кильватер, открытое море, проносящийся ветер…

Солнце опустилось, свет косо падал на скалы, поднимался по всем их неровностям, выступам, полостям, уходящим прямо в море утесам, красным камням в голубой воде. И все было не тронуто человеком – не считая того, что само море создано искусственным путем. Внезапные осколки великолепия разлились по ее телу. Но солнце пропадало из виду, и зазор между скалами впереди знаменовал первую большую гавань Нэрроуза – Родос, где они собирались встать в док на ночь. Там они намеревались в длинных сумерках отужинать в прибрежном кафе, после чего такого славного плавания под парусом уже не повторится. В предвкушении вечера она чувствовала странную ностальгию по только что ушедшему моменту.

– Вот я снова жива, – сказала она себе, удивившись тому, что это вообще произошло.

Мишель и его хитрости… Стоило бы ожидать, что к этому времени она станет невосприимчива ко всей его психологической-алхимической абракадабре. Ей пришлось столько всего вынести! Но ладно, уж лучше это, чем бесчувственность. В этом тонком чувстве присутствовало некоторое болезненное великолепие, и она могла его вынести и даже находила в нем какое-то удовольствие, иногда… И совершенная насыщенность предвечерних оттенков заливала все вокруг. Гавань Родоса в этом ностальгическом свете выглядела изумительно: большой маяк на западном мысе, пара полязгивающих буев, красный и зеленый, по левому и по правому борту. Затем вошли в спокойную темную воду, встали на якорь, спустились в шлюпки при слабеющем освещении, проплыли между рядами экзотических кораблей, среди которых не было и двух одинаковых – проектирование судов сейчас переживало период быстрого внедрения инноваций, с созданием новых материалов не осталось практически ничего невозможного, и все старые разработки переосмысливались, существенно изменялись и возвращались к прежнему виду. Им попадался то клипер, то шхуна, то что-то похожее на аутригер… Когда они, наконец, причалили в шумном деревянном доке, уже наступили сумерки.

В такое время дня все прибрежные города походили друг на друга. Горная дорога, узкий парк, ряды деревьев, дряхлые гостиницы и столовые за причалами… Они заселились в одну из таких гостиниц, а потом вышли прогуляться по доку, поели под навесом, как Майя и планировала. Она расслабилась на стуле, который твердо стоял на земле, наблюдая за светлой заводью перед вязкой черной гаванью, слушая, как Мишель разговаривает с людьми, сидящими за соседним столиком, пробуя оливковое масло и хлеб, сыры и узо. Удивительно, сколько боли иногда причиняла красота и тем более счастье. Но ей все равно хотелось сидеть так на стуле, неуклюже развалившись после еды, хоть до самой бесконечности.

Но, конечно, это желание не исполнилось. Они поднялись в спальню, держась за руки – она вцепилась в Мишеля со всей силы. А на следующий день они перенесли свой багаж через весь городок ко внутренней гавани, чуть севернее первого шлюза канала, и подняли на большое судно, длинное и роскошное, как баржа, превратившаяся в круизный корабль. Они вдвоем оказались в числе примерно двухсот пассажиров, включая Вендану и компанию ее друзей. А впереди, опережая их на несколько шлюзов, на частном судне на юг продвигалась Джеки и кучка ее приспешников. Некоторые ночи им предстоит провести в доках одних и тех же прибрежных городов.

– Любопытно, – растягивая слова, проговорила Майя, отчего Мишель и обрадовался, и насторожился одновременно.