Голубой Марс

На некоторых из поперечных волн стали появляться пенистые гребни, и Сакс тут же проверил на метеосистеме судна, с какой скоростью дул ветер. Та показывала тридцать два километра в час. Примерно при такой скорости вершины волны обычно начинали опрокидываться. В принципе, это возникало из-за обычного поверхностного натяжения, которое можно вполне было рассчитать… Да, из соответствующего уравнения гидродинамики следовало, что они должны начать разрушаться при тридцати пяти километрах в час и вот: гребни, поразительно белые на фоне темной воды – цвета прусской синей лазури, как предположил Сакс. Небо в этот день было почти голубым, с легким фиолетовым оттенком в зените и немного более светлым ближе к солнцу, а между солнцем и горизонтом – и с металлическим блеском.

– Ты что делаешь? – спросила Энн раздраженно.

Сакс объяснил, а она выслушала его в каменном молчании. Он не знал, что она об этом думала. Некоторая необъяснимость, которая всегда присутствовала в мире, его самого только успокаивала. Но Энн… впрочем, это могла быть всего лишь морская болезнь. Или что-то из ее прошлого, что не давало покоя, – даже спустя несколько недель после эксперимента в Андерхилле Сакс часто замечал, что его беспокоили какие-то воспоминания, сами собой всплывающие из их общей массы. Непроизвольная память. А в случае Энн это могло включать разного рода неприятные моменты – Мишель говорил, что над ней издевались в детстве. Саксу до сих пор было трудно в это поверить. На Земле мужчины плохо обращались с женщинами, но на Марсе такого не было. Не было? Наверняка Сакс не знал, но ему казалось, что не было. Ему хотелось верить, что они жили в справедливом и рациональном обществе, которое стало на Марсе одной из важнейших ценностей. Энн, может быть, знала больше о текущей действительности, но ему неудобно спрашивать ее об этом. Расспросы явно не привели бы ни к чему хорошему.

– Ты так притих, что аж страшно, – сказала она.

– Наслаждаюсь видом, – быстро отозвался он. Наверное, ему все-таки стоило рассказать о механике волн. Он объяснил ей, как устроены донные и поперечные волны и какие положительные и отрицательные интерферограммы могли возникать в результате их столкновения. А потом спросил:

– Ты много вспомнила о Земле после нашего эксперимента?

– Нет.

– А-а.

Вероятно, это было некое подавление воспоминаний, явно противоположное методу психотерапии, который порекомендовал бы Мишель. Но они же не были паровыми котлами. А некоторые вещи, без сомнения, лучше было и не вспоминать. Например, ему теперь нужно постараться снова забыть смерть Джона, но вспомнить что-нибудь из той жизни, когда он, Сакс, принимал более активное участие в общественной жизни – как в годы работы в «Биотике», когда жил в Берроузе. И сейчас в кабине напротив него сидела Контр-Энн или та третья женщина, о которой она упоминала, а сам он был – во всяком случае отчасти – Стивеном Линдхольмом. Они были незнакомцами – несмотря на свою удивительную встречу в Андерхилле. А может, и благодаря ей. «Привет! Приятно познакомиться».

Когда они выбрались из окружения фьордов и островов залива Хриса, Сакс повернул румпель, и лодка устремилась на северо-восток, наперекор ветру и гребням волн. Вскоре ветер оказался у них за спиной, и тогда парус превратился в нечто вроде спинакера с расширенными крыльями, а корпуса судна понеслись по пенистым гребням с огромной скоростью. Перед ними возникло восточное побережье залива – оно имело не столь захватывающий вид, как западное, но было во многих отношениях приятнее. Здания, башни, мосты – здесь проживало немало людей, что теперь вообще характерно для большинства берегов. А спустившись с Олимпа, можно было и вовсе испытать шок при виде городов.

Пройдя широкое устье фьорда Ареса, над горизонтом возник Сучжоу-Пойнт, а за ним острова Оксия – сначала один, потом второй. До того, как это место затопило водой, они назывались холмами Оксия и представляли собой ряд округлых возвышенностей, чья высота оказалась как раз подходящей, чтобы образовать архипелаг. Сакс направил судно в узкий проход между этими островами, каждый из которых выглядел низким и круглым коричневым бугром, на сорок-пятьдесят метров возвышающимся над водой. Бо́льшая их часть оставалась незаселенной – если, конечно, не считать коз. Но на более крупных островах, особенно тех, что были изогнуты и имели бухты, камнями с холмов выкладывали стены, которые делили склоны на поля и пастбища. Такие острова были орошаемы и потому зеленели фруктовыми садами или полями, где паслись белые овцы или карликовые коровы. На судовой карте эти острова обозначались как Кипини, Ваху, Вабаш, Наукан и Либертад – Энн, прочитав названия, фыркнула.

– Это названия кратеров в середине залива, они сейчас под водой.

– А-а.