Голубой Марс

К северу от архипелага Оксия они прошли по бухте Маклафлина, что огибала восточную часть затопленного кратера. На севере же находился Маурт-Пойнт, а за ним открывался фьорд Маурт, один из самых узких и длинных на планете. Чтобы пройти по нему, приходилось постоянно лавировать под коварным ветром, вихрем несущимся между крутыми извилистыми стенами. Но Сакс все равно вел лодку, просто потому что это был прекрасный фьорд, образовавшийся на дне узкого канала прорыва, который, однако, расширялся по мере их продвижения. А в глубь материка, покуда достигал взор и на многие километры дальше, тянулся каньон со скальным дном. Он надеялся показать Энн, что существование фьордов не обязательно означало затопление всех каналов прорыва – так, каньоны Арес и Касэй остались весьма длинными и над уровнем моря, и то же можно было сказать об Аль-Кахире и Маадиме. Но он промолчал, а Энн никак этого не прокомментировала.

Завершив маневры в Маурте, Сакс направил судно почти строго на запад. Для того чтобы выбраться из залива Хриса в Ацидалийский регион Северного моря, необходимо было обогнуть длинный рукав суши, который назывался Синайским полуостровом и выдавался в океан из западной части Аравийской Земли. Пролив, открывавшийся сразу за ним и соединявший залив Хриса с Северным морем, был пятисот километров шириной, но, не будь там этого Синайского полуострова, достигал бы полутора тысяч.

И они плыли на запад, навстречу ветру, день за днем, то беседуя, то молча. Не раз они возвращались к тому, какими могли бы быть эти коричневые.

– Может, объединение должно называться голубым, – предположила Энн однажды вечером, глядя на воду поверх борта. – Коричневый звучит не очень привлекательно и пахнет только компромиссом. А может быть, нам стоит подумать о чем-то совершенно новом?

– Может быть.

Ночью, после того, как они поужинали, некоторое время понаблюдали за звездами, качающимися на водной поверхности, и пожелали друг другу спокойной ночи, Сакс ушел в свою каюту в правом корпусе, а Энн – в левом. Искин медленно вел их в ночи, уклоняясь от редких айсбергов, которые потихоньку начинали появляться на этой широте, попав в залив из Северного моря. Путешествовать так было довольно приятно.

Однажды утром Сакс проснулся рано, потревоженный сильной качкой, от которой его ложе поднималось и опускалось так, что его спящему сознанию казалось, будто он движется вместе с гигантским маятником. Он оделся не без труда и поднялся на палубу, где Энн, стоя у вантов, крикнула:

– Кажется, донные волны и толчея сложились в положительную интерферограмму.

– Да неужели? – Он попытался подойти к ней, но лодка резко покачнулась, и ее отбросило на сиденье в кабине. – Ай!

Она рассмеялась. Он схватился за поручень и подтянулся к ней. Затем он тут же понял, что она имела в виду. Ветер дул сильный, километров шестьдесят пять в час, и минимальный такелаж судна подвывал громко и непрерывно. По всей голубой поверхности виднелись белые барашки, а звук ветра, что носился над неспокойным морем, был совсем не похож на тот, что свистел в горах: если там это был высокий пронзительный крик, то здесь, среди триллионов лопающихся пузырей, – насыщенный, плотный рев. Барашки виднелись тут и там, и огромные возвышения донных волн были покрыты пеной, которая слетала с гребней и перекатывалась у их подножий. Небо окрасилось в цвет грязно-мутной сырой умбры и имело весьма зловещий вид, а солнце висело тусклой старинной монетой, и все остальное выглядело темным, будто погруженным в тень, хотя никаких облаков не было. В воздухе летали частицы – пылевая буря. И волны теперь поднимались так, что судно по несколько долгих секунд восходило на одной, а потом столько же времени спускалось к подножию следующей. Вверх-вниз, в протяжном ритме.

Положительная интерферограмма, о которой говорила Энн, приводила к тому, что некоторые волны становились вдвое больше остальных. Та вода, что не пенилась, принимала цвет неба – тусклый и коричневатый, темный, несмотря на то что облаков по-прежнему не было видно – только это зловещего вида небо: не розовое, как когда-то, но скорее напоминающее пыльный воздух времен Великой бури. Затем барашки начали исчезать, а звуки ветра стали громче и переросли в невнятный гул: в этом месте был донный лед или более толстый упругий слой ледяных кристаллов, также известный как нилас. Но затем барашки вернулись – причем вдвое гуще прежнего.