Голубой молоточек. Охота за сокровищами

— Благодаря мистеру Лэкнеру. — Она повысила голос, как будто эта фраза адресовалась не только мне. — Вы его знаете? Они сидят с Фрэдом в гостиной.

Молодой длинноволосый адвокат встретил меня рукопожатием, которое, казалось, окрепло в течение дня, и обратился ко мне по фамилии, сказав, что очень рад меня видеть.

— Мне также очень приятно, — ответил я и поздравил с успешным проведением акции по освобождению Фрэда.

В эту минуту даже Фрэд улыбался, хотя и довольно неуверенно, как будто у него не было повода для радости.

В комнате царила атмосфера какой-то временности, словно эта была декорация к пьесе, снятой с репертуара вскоре после премьеры, уже очень давно. Старый диван и стулья из одного гарнитура почти провалились в пол, портьеры на окнах выглядели слегка обтрепанными, сквозь протертый ковер просвечивал деревянный пол.

Джонсон стоял в дверях, как привидение из разрушенного дома. Лицо его было красным и влажным, то же самое можно было сказать и о глазах, а дыхание напоминало порывы ветра из винного погреба. Очевидно, он не узнал меня, но посмотрел с явной враждебностью, как будто некогда, в отдаленном прошлом, я нанес ему незабываемую обиду.

— Мы знакомы?

— Ну конечно! — воскликнула миссис Джонсон. — Разумеется, вы знакомы. Ведь это мистер Арчер.

— Я так и подумал. Это вы засадили моего сына в тюрьму.

Фрэд вскочил с места; он был бледен и взволнован.

— Ничего подобного, папа! Пожалуйста, не говори таких вещей.

— Говорю тебе, это правда. Ты хочешь сказать, что я лгу?

Лэкнер встал между отцом и сыном.

— Сейчас не время для семейных ссор, — сказал он. — Мы счастливы, что оказались снова все вместе, не так ли?

— Я не чувствую себя счастливым, — заявил Джонсон. — Я чувствую себя просто ужасно, и хотите знать почему? Потому что этот коварный сукин сын, — он протянул дрожащий палец в моем направлении, — отравляет атмосферу моего дома. И я должен ясно объявить, что, если он останется здесь еще хотя бы одну минуту, я убью его, черт побери! — Он сделал шаг в мою сторону. — Понимаешь ты, сукин сын? Это ты, мерзавец, привез моего сына обратно и посадил его в тюрьму.

— Я привез его обратно, — возразил я, — но не думал сажать в тюрьму. Эта идея пришла в голову кое-кому другому.

— Но ты выдал его им. Я знаю. И ты тоже знаешь.

— Пожалуй, будет лучше, если я уйду, — проговорил я, обращаясь к миссис Джонсон.

— Нет. Я вас очень прошу. — Она прикоснулась пальцами к своему опухшему лицу. — Сегодня он сам не свой. Целый день пил. Он страшно впечатлителен… Для него это было тяжелое потрясение. Правда, дорогой?

— Перестань хныкать, — сказал Джонсон. — Ты всю жизнь хныкаешь и жалуешься, и я ничего не имею против, пока мы одни. Но когда в доме этот человек, ты не можешь чувствовать себя в безопасности. Он желает нам зла, и ты сама это знаешь. Если он не удалится раньше, чем я сосчитаю до десяти, я выкину его силой.

Я чуть не рассмеялся ему в лицо. Он был толстым, неуклюжим увальнем, и его слова объяснялись лишь болезненным возбуждением. Может быть, когда-то, много лет назад, он и мог исполнить свою угрозу, но сейчас он сделался неловким и медлительным от чрезмерного употребления алкоголя, преждевременно состарившись. Его лицо и тело были покрыты толстым слоем жира, и я даже не мог себе представить, как он выглядел в молодости.

Джонсон принялся считать. Мы с Лэкнером, обменявшись взглядами, вышли из комнаты. Не переставая вести счет, Джонсон проводил нас до выхода и с шумом захлопнул входную дверь.

— Боже мой! — сказал Лэкнер. — И что только заставляет людей делать такие глупости?

— Пьянство, — отозвался я. — Он безнадежный алкоголик.

— Я и сам вижу. Но почему он запил?

— От отчаяния. Он в отчаянии от того, что превратился в инвалида. В этой трущобе он живет уже Бог знает сколько лет. Наверное, с того времени, когда Фрэд был еще маленьким мальчиком. Он пытается уморить себя алкоголем, но безрезультатно.

— И все же я не могу этого понять.

— Я тоже не могу. У каждого пьяницы свои мотивы, но все кончают одинаково: размягчением мозга и циррозом печени.

Оба мы, словно ища виноватого, одновременно подняли глаза к небу. Но над шеренгой темных оливковых деревьев, гуськом марширующей по противоположной стороне улицы, проносились тучи и не было видно даже звезд.

— По правде говоря, — сказал Лэкнер, — я не знаю, что и думать об этом мальчике.

— Вы имеете в виду Фрэда?

— Да. Вообще-то я не должен называть его так. Наверное, он моих лет.

— Насколько мне известно, ему тридцать два года.

— В самом деле? В таком случае он на год старше меня. Но мне он показался страшно незрелым для своего возраста.

— Его психическое развитие замедлено жизнью в этом доме.

— В сущности, в чем проблема этого дома? Ведь если хоть немного привести его в порядок, он выглядел бы совсем неплохо. И наверное, раньше так оно и было.