Голубой огонь

Сюзанна была рада подождать в старомодной передней, освещенной тусклым светом, чтобы иметь время взять себя в руки. Обстановка дома вызывала теплые воспоминания. Она узнала переднюю, те самые лестницы, столовую, видневшуюся на заднем плане, с цветами на длинном серванте. Однако, когда пришло время встретиться с человеком, который был ее отцом, она не почувствовала ничего, кроме усиливавшейся паники, причин которой не могла объяснить.

Цветная горничная взяла у нее пальто, но фотоаппарат Сюзанна оставила на плече, как будто именно его присутствие помогало ей удерживать связь с миром, который был ей знаком и которому она принадлежала. Когда горничная ушла, она повернулась к вазе с цветами, которую тоже помнила. Такие весенние проти цвели в Кейптауне. Воскообразные лепестки этой разновидности были толстыми и жесткими, серединки — твердыми и колючими. Цветы поддерживались древесными стеблями, зеленые листья были воскообразные, как и цветы. Она прикоснулась пальцем к листу, зная, что его поверхность слегка клейкая.

Позади нее, в дальнем конце передней, послышалось уверенное щелканье каблуков Мары, и она обернулась.

— Прошу вас, — сказала Мара. Она сняла пальто и осталась в синем вязаном костюме, который был ей очень к лицу.

В своей дальней части холл делал поворот под прямым углом и заканчивался открытой дверью. Когда они достигли двери, из нее вышел Томас Скотт с пачкой конвертов. Сюзанна поздоровалась, и он наклонил голову, пробормотав едва слышный ответ на приветствие. На мгновение она задержала взгляд на его темных сердитых глазах. Мара не обращала на него внимания, и они прошли в кабинет Никласа Ван Пелта.

Теперь Сюзанна стала узнавать те детали дома, которые наполняли ее почти непреодолимым страхом. С этой комнатой у нее ассоциировалось нечто ужасное, хотя это была приятно убранная комната с французскими дверями, раскрытыми на террасу, со светло-серыми и серо-зелеными стенами. Этих цветов комнаты она не помнила, не помнила и картин на стенах. Видимо, это сменилось со времен ее детства. Большой письменный стол из местного дерева стоял на прежнем месте. Теми же самыми были тяжелый темный шкаф и скользкие стулья, на которых трудно было удержаться ребенку. Все это она охватила одним взглядом, также как и человека на заднем плане, сидящего в большом кожаном кресле за письменным столом. Его внешность ей совсем ни о чем не говорила, и именно это помогло ей справиться со страхом.

— Это ваша дочь, мистер Ван Пелт, — сказала Мара. Старик за письменным столом чуть приподнял руку, жестом отпуская Мару, и та мягко вышла, стараясь не щелкать каблуками, беззвучно закрыв за собой дверь.

— Сюзанна? — спросил он. Сильный приятный голос резонировал, но в его звучании не было ни тепла, ни приветливости. Был только вопрос, заданный для того, чтобы убедиться в ее присутствии.

— Да, — ответила она так же холодно. — Я здесь, папа.

Он потянулся к стулу позади письменного стола и отодвинул от него тяжелую трость с серебряной ручкой.

— Садись, пожалуйста, — сказал он.

Она повиновалась, не сводя с него глаз. У него были тонкие черты лица и глубокие впадины на щеках. Нос крючком был мощным и агрессивным, но пронизывающие глаза, которые она помнила, были скрыты темными очками. Его волосы еще больше поседели, но еще не были белыми и все еще густо росли почти от красивых бровей. Она и узнавала, и не узнавала его. Комната вокруг нее жила своим отсчетом времени, хранившимся в ее памяти.

— Я рад, что ты вернулась в Южную Африку, — сказал Никлас официальным тоном. — Хотя для меня сюрприз, что ты возвратилась женой Дэрка Гогенфильда. Я этого не планировал и не предполагал.

— Мне жаль, если вам это неприятно, — сказала она. — Я знаю, что вы любите все планировать сами.

Она не хотела этого говорить. Это вырвалось непроизвольно и прозвучало грубо, Но теперь уже нельзя было ничего поправить.

На его лице на секунду появилось выражение, которое отнюдь не было улыбкой, и исчезло.

— Я вижу, что ты искренна. Ты была ласковым ребенком, однако порой странным образом выражала свои мысли.

— Я не то хотела сказать, — попыталась оправдаться она. — Просто Дэрк долгие годы был для вас как сын, а обо мне вы ничего не знали, поэтому у вас не было оснований быть довольным его женитьбой на мне.

— Твой голос — голос женщины, — сказал он, как будто слушал только интонации, а не слова. — В моей памяти остался образ маленькой девочки с прямыми волосами, светлыми рыжеватыми косами, карими глазами и упрямым подбородком. Я должен заменить этот образ другим.

Впервые она почувствовала, что он мог бы сейчас испытывать, и была тронута этим. По крайней мере, она видела в нем перемены и понимала, что совсем не знает его.

Он протянул руку и коснулся ее плеча. Нащупав ремешок фотоаппарата, он заскользил рукой вниз до его корпуса, и она поняла, что он ищет возможность заменить зрение осязанием.

— Что это? — спросил он.

— Фотоаппарат, папа, — сказала она.

— Да, конечно, Дэрк рассказывал, что ты работала фоторепортером в чикагской газете и что ты хотела бы продолжать этим заниматься.