Голубой цветок

Совсем не в мать, думал Фриц, и на сестру нисколько не похожа.

— Фрике, а он вот хочет, чтобы я ему еще письмо написала.

— Нет, фрау лейтенант, — сказал Фриц, — я хочу, чтобы она мне написала много сотен писем.

— Что ж, попытка не грех, — сказала Мандельсло, — но для этого чернила понадобятся.

— А в доме нет их? — отозвался Фриц. — Вот и у нас такая же история, то мыло все вышло, то еще что-нибудь такое.

— У нас всего в избытке, — сказала Мандельсло. — Чернила есть у отчима в кабинете, да и в других комнатах. И везде мы можем брать все, что нам заблагорассудится. Но Софи чернилами пользуется редко.

Софи вышла. Оставшись наедине с крупной, белокурой особой, Фриц уступил порыву и тотчас к ней обратился за советом.

— Фрау лейтенант, полагаете ли вы уместным мне спросить у вашего отчима о согласии его на мою помолвку с…

— Ну, тут я совсем вам не советчица, — сказала она спокойно, — сами глядите, достанет ли у вас смелости. Хитрость вся не в том, о чем просить, но в том, чтоб выбрать время. Полагаю, и мнение вашего батюшки тоже следует принять в расчет.

— Разумеется, — сказал Фриц.

— Ну и пусть они уютно усядутся вдвоем, выкурят по трубочке. — Фриц пытался и не мог вообразить подобную картину. — Таким манером все может быть улажено без слез. Мой-то супруг был сирота. Ему, когда явился к отчиму меня сватать, не нужно было принимать в расчет никого, кроме сестры-вековухи, но с ней все просто, он ее содержит.

— Благодарю вас за совет, — сказал Фриц. — А знаете, женщины, мне кажется, лучше понимают дело жизни, чем мы, мужчины. Мы их лучше нравственно, зато они могут достигнуть совершенства, мы — не можем. И это несмотря на то, что они вдаются в подробности, мы же — обобщаем.

— Уж я такое слышала. И чем подробности вам не угодили? Тоже ведь и подробностями кто-то должен заниматься.

Фриц мерил шагами комнату. Разговор на него так же действовал, как музыка.

— Более того, — он говорил, — в каждой женщине, я верю, есть то, в чем Шлегель столь многим мужчинам отказывает, — прекрасная душа.

— Очень возможно, — согласилась Мандельсло. — А что думаете вы о моей?

Сказала, и сразу осеклась, и будто не она сказала. Фриц меж тем подошел почти вплоть к ней, к ведру, уставил в нее свой блестящий, диковатый взгляд.

— Не смотрите на меня так! — вскрикнула она. — Я совсем тупая. И муж тупой. Мы с ним двое тупых людей. Да что с нас возьмешь! О нас только подумать, и вы расплачетесь от скуки.

— Но я не нахожу…

Она прикрыла себе уши руками.

— Нет уж, молчите! Мы, тупые, согласны, чтобы умники правили миром, и мы готовы работать по шесть дней в неделю, лишь бы у них дело спорилось, лишь бы сами понимали, что творят.

— Не обо мне речь! — вскрикнул Фриц. — Речь о вашей душе, фрау лейтенант.

Но тут воротилась Софи, без пера, без бумаги и чернил. Заигралась с какими-то новыми котятами у горничной в кладовке.

— A-а, так вот они где, — обрадовалась Мандельсло. И сразу вспомнила, зачем несла это ведро: котят топить. В подобных случаях слуги малодушно увиливают от исполненья собственного долга.

Фридерике Мандельсло жила в гарнизонном городке Лангензальца, с супругом, лейтенантом принца Клеменса полка. Она вернулась домой в Грюнинген, за десять миль, когда мужа услали во Францию с Райнфелдским экспедиционным войском. Нигде надолго не засидишься, она сетовала, даже ковра толком не разложишь (а у ней большой, турецкий). Что поделать, солдатская жена. Хоть она, конечно, герру Рокентину не кровная родня, но из молодого поколения — его любимица. Несмотря на резкие полувоенные ухватки, какие она усвоила с тех пор, как шестнадцати лет вышла замуж, ярко-синие глаза были у ней, как у матери, и свидетельствовали о той же уверенности, о той же безмятежности.

— Ты лучшая из них из всех, — он сам говорил Фридерике. — Только из дому тебе не следовало уезжать. Так подвести меня!

Каждый мужчина, считал Рокентин, заслужил такую женщину под боком. Такая Мандельсло и винам в погребе учет ведет, и котят утопит, и счета поверит, и за Софхен приглядит, в случае чего. И все эти обязанности Фридерике исполняла не из жалости, не из-за болезненной тревоги (как в Вайсенфельсе Сидония), а из-за одного только уменья фрау Рокентин их на нее взвалить. Труды самой фрау Рокентин, с той поры, как родился Гюнтер и Фриц влюбился в Софхен, свелись к тому, чтоб залучить домой Фридерике. Больше ничего, собственно, теперь уж и не требовалось.

27. Эразм посещает Каролину Юст

Каролина в жизни не видела Эразма, но еще он стоял у двери, еще слуга о нем не доложил, а уж она знала, кто он такой. Низкорослый, щуплый, и круглое лицо, и глаза — не большие, не сияют, но это — брат Фрица. И еще она знала, она слышала: ему время возвращаться в Хубертусберг, к началу нового семестра, и, кажется, он даже опоздал.