Голубой цветок

Взяв Фрицево письмо с собою в Лейпциг, он долго там просиживал с друзьями в отведенном для знати клубе, в летней духоте, поскольку отворять глядевшие на улицу запаренные окна члены клуба воспрещали. Он совещался со старыми друзьями о том, как бы решительней ответить старшему сыну. Он душил своими пенями в углу дряхлого графа Юлиуса фон Швайница и графа фон Лебена, чуть помоложе, он домогался у них ответа: как бы они сами поступили, буде старший сын решил, вынь да положь, взять в жены дочку лавочника. Возможно, у него начал несколько сдавать рассудок.

Фриц попросил мать с ним встретиться в саду, просто чтобы отец их не увидел вместе, — о том, какое трудное будет это предприятие для нее самой, он не подумал. Августа теперь редко выходила, и никогда одна, никогда на ночь глядя, никогда без благосклонного соизволения фрайхерра. Когда она велела горничной подать ей черную шаль, затем что ей надобно выйти в сад, одной, старушка начала читать про себя молитвы. Однако, когда фрайфрау добралась по непривычному черному ходу до нижней ступеньки, всю челядь на кухне и в саду уже подняли по тревоге. Внизу ее подстерегал старший садовник, со свечой в руке, чтоб в сумерках открыть калитку. И очень кстати, ибо сама фрайфрау, не имея ключа, о запертой калитке совсем забыла.

Она бы извинилась, она бы объяснилась — всегда, но не теперь. Не столько тревога о Фрице ее переполняла, сколько благодарность за то, что оказалась ему нужна, что ей назначил эту встречу в саду.

Она стояла у калитки и слушала тот шелест, шорох, постук, которые всю ночь сопровождают тонкий птичий сон. Они облюбовали под жилье большую вишню, хорошим летом дававшую до двухсот фунтов ягод, и с первым светом принимались лакомиться, покуда не нагрянет внук садовника. Вишни были почти черные, но отличимы от листвы, нежно качавшейся всей массой, хотя ветра, кажется, и не было.

Фриц, уже тут как тут, шел по тропе из нижнего сада ей навстречу.

— Матушка, сами знаете, я не хотел заставлять вас ждать.

Несчетных тех разов, когда ей приходилось его дожидаться, как не бывало.

— Фриц, друг мой, ты говорил с отцом?

— Нет еще.

Они уселись на двух старых деревянных стульях, круглое лето простаивавших под этой вишней. Когда Фриц уродился хилый, глупый, все она, она одна оказалась виновата. Когда, несколько месяцев провалявшись в небольшом жару, он вымахал вдруг долговязый, тонкий и, все говорили, гений, — ее заслуги в этом не усматривали, да она и не ждала признанья. Он спросил, зачем она в этой зимней шали.

Тут только Августа опомнилась — шаль была нелепа.

— Теперь июнь, матушка. Не то я нипочем не стал бы у вас просить свидания в саду.

— Но Фриц, мне в ней покойней.

Он только усмехнулся, он мог и не говорить: «Но вы же со мною, матушка».

И странная фантазия нахлынула на фрайфрау Августу: в этот душистый миг в прозрачной тьме, почти священный миг — поговорить go старшим сыном о себе, о себе самой. Можно коротко, можно чуть ли не в двух словах: ей сорок пять, она не знает, как ей влачить остаток дней. Но тут Фриц резко к ней наклонился, сказал:

— Вы сами знаете, у меня только один вопрос. Он читал мое письмо?

И сразу отхлынула фантазия.

— Фриц, он читал наверное, но я не знаю. Он никогда мне не показывает своих писем, но, Господи прости, и я же ему твоего письма не показала. Но завтра вечером назначено: все сходятся на общие молитвы и вместе обсуждают важный семейственный вопрос.

— Но матушка, вы на моей стороне, да, ну скажите, да? Вы ведь одобряете то, что я сделал, что собираюсь сделать. Я повинуюсь собственному сердцу, собственной душе, не можете вы быть против меня.

Она вскрикнула:

— Нет! Нет! — Но когда он продолжал:

— Так отчего же тогда не высказать чувств ваших моему отцу?

Она ответила:

— Но я должна ему повиноваться, так уж назначено природой.

— Чушь, в мире природы женская особь часто сильней мужской и властвует, и правит.

— Ты это про пташек, насекомых, да что с них возьмешь.

Не замечая ничего, только ее слепую нежность, он продолжал:

— Вы должны сказать отцу, что ему мало согласиться на мою помолвку. Нам нужно где-то жить, мне и Софи, где-то быть — одним и вместе. Вы понимаете меня, уж не так вы постарели, чтоб не помнить.

Августа себе разрешила вспомнить, что она чувствовала тогда, когда впервые они с фрайхерром были одни и вместе. Но все неважно было, был только сын, этой давящей летней ночью вдруг ей показавшийся почти чужим.

— Да-да, конечно, Фриц.

В порхающей тьме он разглядел, как она возится с пакетиком, упрятанным в кармане нижней юбки.

— Фриц, душа моя, вот тут мой золотой браслет. У меня и другие есть браслеты, но этот совсем мой, он у меня не от твоего отца, мне его крестная подарила, когда мне было двенадцать лет, на конфирмацию. С тех пор его расширяли, но не очень, а теперь ты его переделай, пусть тебе из него изготовят обручальные кольца.

— Обручальные кольца уж изготовлены, матушка, вот смотрите!

Sofie sey mein schuz geist.