Голубой зверь (Воспоминания)

У нас с отцом появился очень точный источник информации. В поездке по Финляндии и странам Прибалтики отец познакомился с Борисом Даниловичем Ми­хайловым, тогда заведующим иностранным отделом «Известий», а до того — видным агентом Коминтерна, одним из создателей Коммунистической партии Индии. Он редактировал перед войной журнал на французском языке, выходивший в Москве, а после войны — русскую просоветскую эмигрантскую газету, издававшуюся в Париже. Его расстреляли после начала новых арестов примерно в 1949 году, до этого он в доме одного подозрительного чиновника публично поссорился с моей мамой, думаю, намеренно. У нас перед войной он бывал часто, иногда каждую неделю. Отец звал меня к себе, и Михайлов, достав записную книжку, рассказывал нам подробно обо всем, что он услышал о новейших событиях по радио (он знал в совершенстве много языков, выдавал себя за португальца в Индии, где какой-то раджа посадил его в бамбуковую клетку и велел пытать, на лице у него были шрамы). Для чего он считал нужным сообщать моему отцу и еще нескольким писателям об истинном положении дел в мире? Надеялся ли он повлиять на ход событий? От Ирины Сергеевны Асмус, первой жены философа, я знал, что во время войны он приходил к ним в полной мрачности, не надеясь ни на что хорошее в будущем (это было уже после Сталинграда и перелома в войне, первый год которой он провел на фронте). Мне он загадочен. В университете он входил в ту же компанию, что и Тынянов и Зильбер, будущий замечательный вирусолог и предвестник современной вирусной теории происхожде­ния рака (я знал Зильбера, брата Каверина, когда он вернулся из своих многочислен­ных лагерей и тюрем, где он и пришел к этой теории). Во время первой мировой войны Михайлов воевал в Персии, рассказывал, как от жажды спасались и пили свою мочу, на мое детское воображение рассказ действовал даже больше, чем его повесть о рабочем слоне в Индии, покупавшем себе за рупию зеленый корм в лавке во время обеденного перерыва.

Среди моих предвоенных записей был «Дневник политика и дипломата», в котором я подводил итоги минувшего года. Я читал много книг о дипломатии, которые начали тогда выходить. Меня занимали вопросы, сейчас называющиеся геополитическими, в особенности касающиеся Востока.

В университетские годы нарастало неприятие режима, исключавшее и карьеру- дипломата, о которой в школе я еще подумывал иногда. Я писал все больше откровенно опасных политических стихов. Напряжение отталкивания от властей было особенно сильным во время дела врачей. Смерть Сталина была благом, на которое я откликнулся стихами:

Я не принадлежал к числу его

Поклонников, скучал, его читая,

И до сих пор не знаю, отчего

В него поверила страна родная.

Толпой обманутой обожествлен,

Он правил вероломно и жестоко,

Как хитрый кровожадный фараон,

Как хищный деспот Древнего Востока.

Но хоронили мумию вчера,

Которую не мог бы тронуть даже

Внезапный переход всего двора

На новую стезю подхалимажа,

Которую не могут потрясти

Людские бескорыстные рыданья,

Которая уже на полпути

К прямому превращению в преданье.

Наутро выпал снег, и вот венки

Кругом лежат мороженым фруктовым.

Тот не погибнет от его руки,

Помянет кто его недобрым словом.

Поэтому-то нет охоты мне,

Хулить его, когда он безоружен.

История рассудит нас вполне,

А реквием ему уже не нужен.

23