Голубой зверь (Воспоминания)

У Капицы я не раз видел Ландау, с которым мы сблизились. Я написал подробно о нем, его ирония, парадоксальный способ говорить о науке, отсутствие уважения к стандартам оказали на меня влияние в молодости. Но здесь я хочу упомянуть только об одном разговоре с ним. Мы оказались вместе на новогоднем вечере в доме у Ю. Б. Харитона. Я встречал там Новый год 1957 в молодежной компании, а хозяин дома с Л. Д. Ландау, приехав с приема в Кремле, присоединились к нам позже. Ландау тут же бросается ухаживать за одной из эффектных юных дам, скрывается с ней в одной из комнат, повергая в беспокойство ее мужа — моего приятеля. Потом дама плачет и зябнет, муж ее заботливо кутает в платок. Ландау продолжает острить и куралесить, мы теряем чувство возрастных различий. В три часа ночи я очутился за столом рядом с ним, он рассказывает о популярной книжке по физике, которую задумал вместе с Китайгородским. Я начинаю расспрашивать его о Большом Взрыве — начале Вселенной. Он с увлечением объясняет мне, почему до этого Взрыва о времени говорить нельзя, соответствующая часть в уравнениях не имеет смысла. Пирушка кончается. Нам с Ландау по пути, мы в одной машине. Он возвращается к своему обычному шутливому тону, как будто мы долго с ним не говорили об уравнениях Эйнштейна. На людях он надо мной подшучивает: «Я так и не понял. Вы подкаблучник или нет?»...

Из лагеря вернулся друг Ландау Румер. Он поселился в Новосибирске. Приехав по делам в Москву, он захотел со мной встретиться. Румер, как и вся его семья, знал много языков. На меня он набросился с вопросами долго отсутствовавшего, изголо­давшегося по новостям: «Вы занимаетесь хеттским языком. Что в нем все перфекты редуплицированные?» Осмысленность этого вопроса я понял позже, занимаясь пред­ысторией хеттского глагола.

Румер был полон историй о Ландау. Вот одна из них. Бор приезжает в Москву. Сооираются все известные физики, среди них и Ландау. Бор увлеченно с ним разговаривает. Ландау куда-то вышел. Бор задумчиво обращается к окружающим: «Какой замечательный физик! И он здесь совершенно один!»

В те годы, когда молодой Ландау работал у Бора, Румером заинтересовался Эйнштейн. Ему нравилась румеровская идея оптики пяти измерений (кто знает, как далеко бы продвинулся Румер по этому нехоженому пути: лучшие годы у него ушли на тюрьмы, из которых Капица, написавший Сталину, вызволил Ландау). Румер рассказывал о своих беседах с Эйнштейном о «пяти-оптике». Эйнштейн надеялся найти в нем сотрудника по тем работам по большому объединению, к которому вернулись недавно (Грину и Шварцу понадобилось для этого 10 измерений в их теории сверхструн и супергравитацйи; самый решительный шаг по созданию математическо­го аппарата объединения сделан за последний год).

Ю. И. Манин и другие физики и математики, с которыми я дружил на рубеже 1970-х и 1980-х годов, были увлечены тогда вновь оживившимся интересом К этим фундаментальным проблемам. Я много с ними об этом разговаривал и что-то читал из обзорных статей. Поэтому я оказался подготовлен к подробным обсуждениям современной космологии и космогонии с А. Д. Сахаровым. Это было в Сухуми в начале осени 1979 г. Мы с моей женой Светланой там отдыхали вместе с ее родителями — Раей Орловой и Львом Копелевым. Оказалось, что Сахаров с женой Е. Г. Боннэр живут там же в гостинице «Абхазия». Мы стали проводить вместе послеобеденное время (до обеда Сахаров работал, он писал статью на космогоническую тему). Мы вместе гуляли по Сухуми и обязательно ходили в кино. Сахаров был страстным его любителем. Раз по приглашению Славы Ардзинба, тогда моего ученика по хеттологии (и будущего предводителя абхазского национального движения), мы все вшестером были в абхаз­ском селе на свадьбе. Из того, что нам вместе удалось тогда повидать, на Сахарова особенно сильное впечатление произвели кромлехи в Эшерах. Там возле школы нашли стоявшие кругом каменные столбики, видимо, служившие как древняя обсер­ватория. Мне потом довелось видеть такие мегалитические раннеастрономические сооружения в других местах Абхазии (между Гагрой и Гудаутами), в Англии (знаме­нитый Стоунхендж) и в Бретани. Эшерские кромлехи поразили Сахарова как ранний памятник человеческого интеллекта Он просил меня внушить местным ученым, что это должно быть отражено в надписи возле кромлехов.