Голубые дороги

Производственное совещание — обычное, деловое совещание, где присходит уточнение заданий. Главный пришел в генеральской форме, которой еще ни разу не надевал здесь. Болховитинову 44 года. По взволнованности, по глазам, потерявшим усталость, исчезнувшим морщинкам люди поняли, что сейчас будет сообщено что-то важное, значительное.

Теребя пуговицы, срывающимся голосом сказал:

 — Праздник у нашего народа. Мы начали освобождать свою Родину. Теперь нет такой силы, которая могла бы остановить советские войска. Вы не хуже меня понимаете, что очень нужен фронту наш самолет. Я буду просить Москву разрешить в марте летные испытания. Прошу вас, товарищи, сделайте все возможное.

Генерал всегда был краток, уравновешен, ровный, спокойный голос его не обретал металла даже тогда, когда случалось что-то непредвиденное, были ошибки, срывы. Конструкторы, инженеры, специалисты работали день и ночь. Каждый понимал свою роль и работал на совесть, на победу.

Бахчиванджи вел стендовые испытания, «вживался» в самолет. Виктор Федорович вспоминал:

«Так как на стенде должен был проверяться не только двигатель, но и баки, и трубопроводы, и управление двигателем, стенд был сделан как фюзеляж самолета, с расположенными в нем двигателем, управлением им, топливной системой, сиденьем летчика, приборной доской и бронеспинкой. На этом стенде отрабатывались двигатель и самолет — вместе.

После нескольких месяцев работы выявленные при испытаниях неполадки были устранены, и мы приступили к тренировке летчика. Бахчиванджи быстро освоил специфику запуска и управления тягой двигателя. Не раз проводил имитацию полета с полной выработкой горючей смеси. Но в одно из испытаний запуск с первой попытки не удался. Это случалось не раз и раньше. Бахчиванджи сделал повторную попытку запустить двигатель, и… будучи при второй попытке подожжена свечой, горючая смесь сдетонировала и разорвала камеру сгорания. Сопло улетело в озеро. Боковые стенки камеры сгорания, как у снаряда, разлетелись в стороны. А массивная головка двигателя, в которой расположены форсунки, полетела вперед на баки с топливом и окислителем, разворотила их, ударилась в бронеспинку сиденья летчика, но ее не пробила. Все же от удара в бронеспинку Бахчиванджи так сильно бросило вперед, что он ударился головой о приборную доску. К счастью, удар был не очень сильный, и он только рассек себе бровь. Однако для нас — конструкторов — более важной, чем физическая травма, была травма психологическая. Все мы с большим беспокойством ждали его реакции на это происшествие, грозившее ему смертью, думали, скажет: «Да ну вас всех к черту! Доведите сначала двигатель, а потом уж будем говорить о дальнейших летных испытаниях». Был бы понятен его прямой отказ от дальнейших испытаний. Но не таков Григорий Бахчиванджи. Он не только не отказался от продолжения испытаний. Наоборот! Он был первым, ратовавшим за наибыстрейшее восстановление стенда и продолжение испытаний! А это требовало наивысшей храбрости».

Инженер по двигателю, боевой и активный помощник Л. Душкина и А. Исаева — Арвид Владимирович Палло о том дне вспоминал:

«Взорвался двигатель. Отчего — установили потом. Тогда, конечно, я не успел ни о чем подумать: лицо залила азотная кислота, чем-то ударило в плечо. Хорошо, что глаза защищали очки, а то бы остался слепым. Помнится, мелькнула мысль: дышать нельзя, пропадут легкие. Тихонько шагнул к двери. Где-то она слева. И тут меня кольнуло: а Бахчиванджи? Как он, жив ли? В сарайчике сплошной дым, ничего не видно. Превозмогая боль, я ощупью протянул руку к креслу, нащупал воротник куртки, потянул. Летчик подался ко мне. Жив, значит. Сразу отлегло на душе. Не помню, как вытащил его из сарайчика. Очнулся в снегу. Лицо горело от боли.

Пришли в себя, огляделись — мы в больнице. Травмы чувствительные: у Бахчиванджи разбило лоб, мелкие ожоги, у меня с лица слезла кожа… Забинтовали наши головы сплошняком, только из марли выглядывали глаза. Положили рядом на соседние койки…»

Пребывание Бахчиванджи в больнице открыло для окружавших людей новые, неизвестные доселе стороны его характера.

Как-то соседу по палате Арвиду Палло он сказал: