Голубые эшелоны

Лец-Атаманов, утопая в снегу, побежал вдоль вагонов назад. В теплушках, набитых казаками, чадили добела раскаленные печки, а вокруг них кучками сидели и свисали с верхних нар распаренные казаки.

В первых двух вагонах, под крепкую ругань, хлопали картами, и на голос сотника никто даже не отозвался. В третьем вагоне в углу на нарах в казацкий хохот вплетался женский визг. Когда голова сотника появилась в дверях, кто-то шикнул на нары и сердито выругался:

— Тут ездовые, задвиньте дверь!

Двери перед самым носом захлопнулись с визгом.

— А это какая команда? — остановись у пятого вагона, уже раздраженно спросил Лец-Атаманов.

Кучка казаков, оборотясь на голос сотника, поспешно прикрыла что-то, но Лец-Атаманов успел заметить на полу штуки разной мануфактуры. Чтобы поскорее сплавить непрошеного гостя, один казак в добротной бекеше выбежал к дверям и заискивающе ответил:

— Телефонисты, пан сотник. Что, машиниста? Я малость разбираюсь в этом, только, может, лучше кто-нибудь другой. Вот тут рядом пулеметчики, спросите.

— А Кавуля не знает?

Рябой одноглазый телефонист Кавуля топтался по мануфактуре и, выпучив разъеденный дымом глаз, хрипло ответил:

— Я не из таких. Богиня — этот может.

— Ну, тогда, Богиня, беги сейчас на паровоз. А вы будьте наготове: все может быть.

Телефонист в бекеше растерянно потоптался в дверях и, что-то шепнув Кавуле, соскочил в снег.

Лец-Атаманов наконец подошел к дверям последней теплушки. Он хотел отодвинуть их, но двери не поддавались. За дверями кто-то громко читал. Лец-Атаманов прислушался.

— «…первое — признание Директорией советской власти на Украине, — доносилось из-за дверей, — второе — строгий нейтралитет Украины в активной борьбе против войск Антанты, Деникина, Краснова и поляков; третье — активная борьба с контрреволюцией. Это положение принято вашей чрезвычайной комиссией и передано по радио Российским советским правительством как нам, так и Директории. Мы уже согласились на эту платформу и на перенесение переговоров в Харьков…»

Лец-Атаманов стоял под дверью, ошеломленный. Он одновременно ощутил и прилив какой-то неожиданной радости: «Может, в самом деле уже до чего-то договорились, конец войне, конец блужданиям?» — и в то же время кольнула обида: он, командир, не знает, что творится в Директории, по воле которой они блуждают в снегах, а какие-нибудь казаки… Но из каких же источников? Сотник нервно забарабанил в дверь.

— Кто там?

— Это я, командир батареи.

За дверью засуетились, зашелестели бумагой и зашлепали по полу валенками. Наконец дверь отодвинулась. Казаки искусно делали вид, что заняты истреблением «унутреннего врага».

— Бунчужный, и ты здесь? — спросил удивленный сотник.

Дородный, в ладно пригнанной шинели, бунчужный, с длинными казацкими усами, запинаясь ответил:

— Пулеметы проверяем, пан сотник.

— А что это вы читали?

Казаки переглянулись.

— Словесностью занимались, пан сотник, — опять ответил за всех бунчужный.

Лец-Атаманов, оскорбленный, дернулся:

— Словесность разная бывает. Это в газете было или прокламация? Где взяли?

— А-а, это Кудря что-то такое слыхал в Знаменке, брехня какая-то, будто переговоры… Кто там захочет с нами балакать!

— Дай сюда!

— Что, бамажку? Хлопцы, где она, та бамажка?

Кареглазый казак, который помогал молодой даме сесть в вагон и которого бунчужный назвал Кудря, с насмешливой улыбкой отозвался:

— Скурили уже.

— Скурили уже, анафемы!

— Разве они, пан сотник, понимают, что такие вещи нужно беречь? Может, и начальству любопытно знать.

— Не прикидывайся дурачком. Мы еще с тобой поговорим. Кто из вас был машинистом?

Оказалось, что никто паровоза не знает, а может, и не признавались.

— Держите пулеметы наготове. Всех поднять!

Сотник сердито хлопнул дверью и пошел дальше, чтобы заодно проверить посты. Позади из вагона донесся дружный хохот. Этот хохот хлестнул его как кнутом. «И вот это сознательность? Неужто ему одному только нужна Украина?» Стало обидно до слез, и сотник уже прошипел:

— Тоже мне борцы за освобождение… Нужна им нация, как мне ложка во сне. Кожух да валенок казенных пару — это им подай, а после: «Бывайте здоровы, моя хата с краю».

— Часовой!

Ветер подхватил его сердитые выкрики, швырнул на платформы, где стояли, задрав заледенелые оглобли, повозки и орудия, перенес по ту сторону в степь и смешал с посвистом дикой вьюги.

— Часовой! — еще раз крикнул сотник, уже возле темных теплушек, где стучали об пол копытами лошади, но в ответ никто не откликнулся.

— Хорошо же, вы у меня будете знать, что такое армия Директории. Довольно цацкаться: или — или!

4

В самом хвосте эшелона неожиданно оказался еще один классный вагон. Все его окна мерцали в темноту желтыми пятнами. Сотник удивился:

— А это что?

Он уже занес было ногу на ступеньку, как вдруг из-за вагона показался силуэт женщины. Она, увидев сотника, бросилась к нему. Следом за нею выскочили двое казаков.

— Ох и бегает же, стерва! — крикнул один, но, приметив знакомую сотникову шапку с султаном, они остановились, как пара волков, и затем поспешно скрылись за вагоном.