Голубые пески

- Кабы мое хозяйство, я б навинтил холку.

На дворе по щебню покатилось с металлическим синим звоном. Артюшка подобрал ноги и надвинул тибитейку на лоб.

- Идет кто-то... С вами и камень материться начнет. Огурцы соленые, а не люди.

За дверью по кошме кто-то царапнул. Поликарпыч с кровати шестом пхнул в дверь.

Вошел щурившийся Запус. Подтягивая к груди и без того высоко затянутый ремень, сказал по-молодому звонко и словно нацепляя слова.

- На огонь забежал, думаю, скучно старику. Почитать попробовал, а в голове будто трава растет... Вас - полная компания. Не помешал?

- Гостите, - сказал Кирилл Михеич.

Запус поглядел на него и, убирая смех, - надвигая неслушавшиеся брови на глаза, проговорил торопливо и весело:

- Здравствуйте, хозяин. Я вас не узнал - вы... будто... побрились?

Старик хлопнул себя по животу.

- Ишь... я то же говорю, а он не верит...

Запус, указывая подбородком на Артюшку, спросил:

- Это новый работник? Ваш-то к нам на пароход поступил.

- Новый, - ответил неохотно Кирилл Михеич.

Артюшка пригладил реденькие, по каемочке губ прилипшие усики и сказал:

- Пале!

- Он по-русски понимает?

- Мало-мало, - ответил Артюшка.

- Из аула давно?

- Пчера.

- Степной аул? Богатый? Джатачников много? А сам джатачник?

- Джатачник, - раздвигая брови, ответил Артюшка.

- Чудесно.

Запус, перебирая пальцы рук, часто и бойко мигая, огляделся, потом почему-то сел по-киргизски, поджав ноги на постланную постель Артюшки.

- Я с тобой еще говорить буду много, - сказал он. - А ты, старик, не сказки рассказывал?

- Нет. Не учил, парень.

Запус вытащил портсигар.

- Люблю сказки. У нас на пароходе кочегар Миронов - здорово рассказывает. Этому, старик, не научишься. А карт нету?.. Может в дурака сыграем, а?

- Карты, парень, есть. Не слупить ли нам в шестьдесят шесть?

Запус вскочил, переставил со стола чайники и чашки. Ковригу хлеба сунул на седло, сдул крошки, чайные выварки и выдвинул стол на средину.

- Пошли.

- Садитесь, - сказал он Кириллу Михеичу. Тот вздохнул и подвинул к столу табурет. Артюшка захохотал. Запус взглянул на него весело и быстро объяснил Кириллу Михеичу:

- Доволен. Инородцы очень любят картежную игру, - также пить водку. Я читал. Жалко водки нет, угостить бы...

Кириллу Михеичу не везло. В паре против них были Поликарпыч и Запус. Поликарпыч любил подглядывать, а Запус торопился и карты у него в руках порхали. А Кириллу Михеичу были они тяжелее кирпича и липки как известка. Злость бороздила руки Кирилла Михеича, а тело свисало с табурета мягкое и не свое, как перекисшая квашня...

"Шубу" за "шубой" надевали на них. Поликарпыч трепал серую бороденку пальцами, как щенок огрызок войлока, и словно подтявкивал:

- Крой их, буржуев!.. Открывай очки... крой!..

У Запуса желтой шелковинкой вшивались в быстрые поалевшие губы - усики. Как колоколец звенели в зубы слова:

- Валяй их, дедушка! Не поддавайсь...

А завтра день, может быть, еще хлопотней сегодняшнего. Запус донесет или возьмет сейчас встанет и, сказав: - "что за подозрительные люди", арестует. Ноздря ловила горький запах конского пота с седел; коптящая лампа похожа на большую папироску.

Влив жидкими зеленоватыми клубами, в конский и табачный дух, вечерние и сенные запахи, - появилась Олимпиада. А позади ее, сразу согрела косяки и боковины дверей - Фиоза Семеновна.

У стола Олимпиада вскрикнула:

- Ой!

Запус оттолкнул табурет и, держа в пальцах карты, сказал:

- Накололись?..

Поликарпыч закрыл ладонью его карты торопливо.

- Не кажи... Тут хлюсты, живо смухлюют.

Держа по ребрам круглые и смуглые руки, Олимпиада отвела глаза от тибитейки Артюшки.

- Нет, накурено. К вам, Василий Антоныч, пришли.

- Много?

- Трое.

Запус потянулся, вздохнул через усики и передал карты Олимпиаде:

- Доиграйте за меня. Я долго. Как пришли ко мне, так спать захотел... Опять заседание, нарочно с парохода сбежал. Думал - отдохну.

Покачав за пальцы руку, наклонил голову перед Фиозой Семеновной идол в синем шелке, золото в коралловых ушах, зрачок длинный и зеленый, как осока:

- Спокойной ночи.

--------------

А ночью этой же толчками метнулась под брови, в лоб и по мозгам винтящая и теплая кровь, - вскочил Кирилл Михеич на колени. Махнул пальцами, захватил под ногти мягкий рот Фиозы Семеновны и правым кулаком ударил ее в шею. Хыкнула она, передернула мясами, - тогда под ребра... И долго - зажимая, мокрой от слюны, рукой бабий вячный крик - бил кулаком, локтем и босыми твердыми мужицкими ступнями муж свою жену.

IX.

День и ночь двухъэтажный, американского типа пароход "Андрей Первозванный" вытягивал и мазал небо с желтыми искрами дымной жилой. Сухие железные и деревянные - ребра плотно оседали, подминали под себя степную иртышскую воду. Ночью оранжевым клыком вонзался и царапал облака прожектор - и облака, кося крылом, ускользали, как птицы.

По сходням босые, в выцветших ситцевых рубахах, подпоясанные тканьевыми опоясками, с порванными фуражками, вбегали на пароход. В руках - бумажки, за плечами - винтовки. Ремней на винтовки не хватало, держались на бечевках.

Потому-то густоголосый и рыжебровый капитан ворчал у медного рупора:

- Рваные, туда же... Самара-а!..