Голубые песцы: Повести и рассказы

Следующий день был первым днём занятий после зимних каникул. С утра морозило, и остервенело дул ветер с океана. Вставать не хотелось. Кто-то должен был первым подняться с постели и зажечь лампу.

В утренней тишине отчётливо слышались голоса из-за стенки: там находилась кухня.

— Это такие воришки! — кричала повариха тётя Паша. — Надо за ними следить и следить! Наш прежний завхоз пытался их поймать, да не тут-то было. Изо рта упрут — не заметишь!

— Полно, тётя Паша, — успокаивала повариху Любовь Ивановна. — Если даже случилось невероятное и ребята стащили языки — ничего страшного: им же они были предназначены.

— Предназначены — это верно, — с шумным вздохом сожаления согласилась тётя Паша.

Кавав зашевелился, чиркнул спичкой и зажёг лампу.

Первый учебный день прошёл быстро.

Мы возвращались к себе в интернат при лунном свете. Северный ветер за долгие зимние месяцы намёл на улице селения высокие и прочные сугробы. Мы взбегали на них и с криками скатывались вниз.

Только один Кавав шёл в сторонке: он никогда не принимал участия в наших шалостях, считая себя взрослым человеком. Его большая тень медленно плыла по сугробам, причудливо ломаясь на застругах.

Войдя в комнату, мы сразу заметили, что кто-то побывал здесь: кровати были аккуратно заправлены, пол чисто выметен.

— Это Любовь Ивановна! — догадался Игорь.

— Будет она марать свои белые пальчики! — откликнулся Кавав, не сводя глаз с чисто вымытой кастрюли, что стояла на краю плиты.

Должно быть, в эту минуту у нас мелькнула одна и та же мысль: Любовь Ивановна догадалась, кто съел оленьи языки…

Нас уже не радовала чистота комнаты, будто вся грязь, которая прежде копилась здесь, тяжёлым грузом легла на наши сердца. Странное дело: с нами такого раньше не случалось.

Кавав медленно положил сумку на кровать, потом быстро переложил её на табурет. Едва мы успели раздеться, как послышался стук в дверь.

Вошла Любовь Ивановна. Она улыбалась, и радость так и искрилась в её тёплых глазах. Она тщательно оглядела комнату, словно проверяя, не насорили ли мы вновь.

— Что, Кавав, такой хмурый? — спросила она нашего товарища.

— Ничего, — буркнул Кавав и вдруг заговорил торопливо, будто боясь, что вот он остановится и Любовь Ивановна уйдёт, хлопнет дверь. — Тундру вспомнил, Любовь Ивановна, и тоску почувствовал. Оленей вспомнил, наших товарищей по жизни и кормильцев тундрового народа. Поэтому нахмурился… В тундре хоть и зима сейчас и ветер гуляет, зато простор и легко дышать: всё вокруг — твоё дыхание, всё, что видишь от горизонта до горизонта и от земли до неба. Ходят рядом олени — тёплая и живая еда. Когда хочешь, можешь его заколоть, съесть сладкой сырой печёнки, розового костного мозга. А языки! До чего хороши оленьи языки! Вкусные, как свежие яблоки…

Кавав никогда не ел, как и я, неконсервированного яблока, но со слов Игоря, который рос в яблоневых садах на Украине, недалеко от Белой Церкви, мы знали, что вкуснее свежих яблок ничего нет на свете.

Кавав умолк и пытливо посмотрел на Любовь Ивановну.

Его слова поразили нас. С нами он никогда так не говорил.

Любовь Ивановна стояла возле стола и с интересом слушала. Когда Кавав умолк, она от нетерпения передёрнула плечами и сказала:

— Говори, говори, я слушаю.

— Не буду говорить! — вдруг отрезал Кавав и с маху уселся на кровать так, что доски, заменявшие сетки, затрещали.

— Что с вами? Вы так интересно рассказывали! — проговорила Любовь Ивановна, подходя к нему.

Забыл заметить, что в нашем интернате не было принято говорить воспитанникам «вы». Нарушал правило только Тогда-Когда. На моей памяти это случилось всего два раза. Однажды Кавав, неся мешок с сахаром, ухитрился провертеть в нём дырку и вытащить два внушительных куска рафинада. «Ваша работа», — сказал Тогда-Когда и произнёс краткую речь о недопустимости хищения социалистической собственности «тогда, когда идёт война…». Во второй раз завхоз обратился к Кававу, когда у него каким-то чудом оказалась пачка «Беломора». «Не угостите ли?» — попросил Тогда-Когда таким тоном, что отказать ему мог только бессердечный человек.

Вот почему обращение на «вы» сразу насторожило нас.

— Это я украл оленьи языки! — громко сказал Кавав и опустил голову. — И съел один. Ребята не виноваты.

— Давайте не будем больше об этом вспоминать, — сказала Любовь Ивановна, поморщившись. — Напрасно вы об этом заговорили.

— Я должен был… — начал Кавав. — Вот здесь всё это стояло. — Он показал на горло.

— Ничего, ничего. Я же понимаю, — торопливо и смущённо сказала Любовь Ивановна. — Я сама пережила голодный год в Ленинграде…

Мы это видели, потому что Любовь Ивановна была худенькая и прозрачная, как весенний ледок.

— Но мы не голодали, — вдруг сказал Кавав, — просто нам было мало.

— Ничего, ничего, — повторила Любовь Ивановна. — Успокойтесь и не переживайте так. Хорошо, что сознались: и вам и мне легче. Голод — это страшная штука. Он унижает человека.

— Но мы не были голодны! — выкрикнул Кавав. — Мы просто украли.

— Вот это хуже, — спокойно сказала Любовь Ивановна.