Голубые следы

3. Приказ об эвакуации — всегда вынужденный, следовательно, в нем отсутствует сила, приказ же, сдающий город без боя за каждый дом, и того слабее. Поэтому к нему применимо слово «вялый», кроме того, ведь эвакуация не приказывается, а только разрешается, и в следствии этого строка такого приказа не может служить оправданием… перед самим собой.

4. С сожалениями, повторяю [неразборчиво] дважды — ты права. Надо их чем-нибудь заменить. К примеру: «Другой небрежно поднял плечи». Что это за сомнения? Очень просто. Сомнения в том, следует ли уйти из города.

5. Права ты также и в отношении строки «клянутся, исполняют гимны». Слово «исполняют» жуткий прозаизм. Что же касается самих «гимнов», то это, конечно, уступка романтике и поражение реализма, однако мне захотелось почему-то наградить храбрецов чертами фанатизма. Посмотрю, как развернется картина баррикады. Если не сумею оправдать [неразборчиво] ее защитников, гимны придется выбросить…[5]

Теперь о твоих словах «О серой шинели и о судьбе поколения». Оказывается, что общая судьба молодых еще далеко не общая судьба. Кроме меня да тех, кто ушел в армию в первые дни по комсомольской мобилизации, все мои сокурсники были эвакуированы из Харькова в Самарканд, а ныне находятся в Ташкенте… У меня к ним и чувство зависти, и чувство недоумения: как можно продолжать изучать язык и литературу в такое время. Во всяком случае, написать им сейчас почему-то меня не тянет. Очевидно, я это сделаю уже тогда, когда буду лейтенантом, долго этого ждать не придется…

Ну, о чем еще написать, о погоде, что ли?

У нас — зима. Небольшие морозы, но с сильными холодными сырыми ветрами. Много приходится быть в поле и без зимнего сильно мерзнем. Дали нам, правда, шлемы (будёновки), и я сам себе достал поганенькие ватные перчатки, но все это мало помогает, потому что мерзнет главное — ноги. А они постоянно мокрые, их негде обогреть, и невозможно просушить портянки. Это единственное уязвимое место в броне моего стоицизма. В остальном все по-старому, все вполне терпимо.

На этом я закончу.

Целую крепко.

Твой Пин

* * *

3.01.42 г.

Здравствуй, родная моя!

Я так давно тебе писал, что уже даже не помню, когда это было. За это время в нашей жизни произошли большие изменения, произошел целый ряд событий: а) Начался Новый год; б) Родилась наша дочь; в) Мне присвоили звание лейтенанта и направили пока что в Чкалов в распоряжение штаба Южно-Уральского военного округа. Куда нас денут дальше, одному богу известно. Да здравствует телеграф, давший мне возможность узнать и откликнуться на эти события, ибо написать письмо ввиду чрезвычайной загрузки выпускными экзаменами не было никакой возможности. Экзамены я сдал; на «отлично», сдал лучше всех, за отдачи приказа на атаку получил благодарность от присутствовавшего на экзамене командующего САВО генерал-майора Курбаткина…

Родная моя! Как это все неудачно получилось, что именно теперь я лишен возможности получить от тебя весточку и что вообще это, вероятно, последнее письмо, которое к тебе нормально дойдет, потому что брошу я его в Ташкенте, а из Европы письма ходят крайне неаккуратно. День в Ташкенте попытаюсь использовать для телефонного разговора с вами, чего бы это ни стоило, но я этого добьюсь.

На этом вчера я вынужден был закончить. Вот я и в Ташкенте. Поговорить по телефону не удалось, но черт с ним! Все равно голос по телефону твой не узнать, да и слышно было бы, вероятно, плохо. А впрочем, как жаль…

Сижу сейчас в комнате Тольки Барана и спешно дописываю письмо, потому что через час отходит поезд, и я могу опоздать… Посылаю тебе мою фотокарточку. Говорят, что я неплохо получился. С дороги буду писать еще и, наверное, чаще, а это письмо хочу бросить тут, чтоб оно скорее дошло.

Целую тысячу раз, привет всем, всем и в первую очередь нашей Инге.

Твой Пин

* * *

9.01.42 г.

Вот я прибыл — в Чкалов. С дороги, хотя и хотел написать, но так-таки не написал. В вагоне было темно, на душе скверно и писать положительно не хотелось. В Чкалове я не остаюсь, направлен в г. Бугуруслан. Место знаменитое — чапаевским именем славное… Кем я буду, мне до сих пор неизвестно, знаю только, что направлен в стрелковую дивизию, которая начинает формироваться…

Написал в поезде маленькое стихотворение, которое привожу:

Без жалоб мы пускаемся в дорогу…[6]

Привет всем и всем. Целую крепко-крепко свою единственную, свою подругу и свою маленькую дочь.

Твой Пин

* * *

15.01.42 42 г.

Моя бесконечно близкая!

Вчера отправил тебе письмо, а сегодня пишу второе. Причин этому несколько, а главное — то, что отсутствие конвертов лимитирует размеры письма, а писать очень хочется и пока что есть о чем. Думаю, впрочем, что ты не протестуешь, тем более, что неизвестно еще, сумеешь ли ты мне ответить так скоро, ведь телеграммы идут сейчас столько, сколько и письма, а письма идут долго. Во всяком случае, я здесь пробуду не меньше месяца…